Кошка на голубятне. Бледный конь. И в трещинах зеркальный круг

— Я ей журналы принесла почитать. Но ей, видать, не читалось. Один раз, помню, говорит: «Если замечаешь, что делается что-то не совсем так, как надо, ведь лучше держаться от этого в стороне, верно?» Я говорю ей: «Конечно, голубушка, конечно». А она: «Я все-таки не знаю и никогда толком не знала». Тогда я ей: «Ну, может, вы и правы». А она мне на это: «Ведь я всегда поступала честно и благородно. Себя мне упрекнуть не в чем». Ответила-то я ей «конечно, голубушка, конечно!», а сама смекнула, что, может быть, в фирме, где она работала, кто-нибудь смошенничал со счетами, а она и пронюхала, а потом решила, что нечего ей не в свое дело вмешиваться.

— Возможно, — согласился Лежен.

— Так или иначе, она поправилась или почти поправилась и вышла на работу. Я все долдонила, что рано ей выходить. «Подождите еще денек-другой», — так я ей говорила. И как в воду глядела! На второй день, как вышла, воротилась вечером, а я сразу увидала, что у нее жар. Да какой! По лестнице насилу взобралась. «Вам обязательно надо вызвать доктора!» — говорю, а она — ни в какую, хотя становилось ей все хуже. Глаза остекленели, щеки горят, еле дышит! А назавтра к вечеру она мне и говорит и уже еле языком ворочает: «Священника. Мне надо священника, и поскорее… не то будет поздно». И нужен-то ей был, оказывается, не наш викарий, а католический священник! Я и понятия не имела, что она католичка. Ни распятия у ней в комнате не было, ничего такого…

Распятие у умершей было — его нашли спрятанным в чемодане, на дне. Но Лежен ей этого не сказал, молча продолжая слушать.

— Я сунулась на улицу, велела этому постреленку Майку сбегать за отцом Германом из церкви Святого Доминика. А потом позвонила доктору и «Скорую» сама вызвала, за свой счет, а ей и не сказала ничего.

— Когда пришел священник, вы проводили его к ней в комнату?

— Да. И потом ушла.

— Вы помните, что сказал ей священник или что она ему сказала?

— Нет, сейчас уж не припомню. А сама я говорила, что вот теперь священник здесь и все будет хорошо, старалась подбодрить ее. Погодите-ка, кое-что вспомнила… когда я прикрывала дверь, то расслышала, что она сказала что-то про «злодейство». А потом про лошадей что-то, может быть, про скачки. Я и сама ставлю иной раз по маленькой. Но там ведь столько мошенников, говорят, на скачках этих…

— Злодейство, — повторил Лежен. Слово его поразило.

— Католики должны ведь исповедаться перед смертью, правда? Вот это, видать, и была исповедь.

Лежен не сомневался, что это была исповедь, но его воображение было разбужено словом, которое употребила женщина. Злодейство…

Велико же было, думал он, это злодейство, если священник, который узнал о нем, был выслежен и до смерти забит дубинкой!

2

От прочих трех квартирантов толку не было никакого. Двое из них, банковский клерк и пожилой мужчина, служивший в обувном магазине, прожили в доме несколько лет. Третья жиличка, девушка двадцати семи лет, продавщица из соседнего универмага, поселилась здесь недавно. Все они едва помнили, как миссис Дэвис выглядит. Женщина, сообщившая, что встретила отца Германа в тот вечер на улице, тоже ничего полезного сообщить не могла. Она была католичкой, прихожанкой церкви Святого Доминика, и знала отца Германа в лицо. Она видела, как, свернув с Бентал-стрит, он без десяти восемь направился в кафе «У Тони».

Сведения, сообщенные мистером Осборном, владельцем аптеки на углу Бартон-стрит, оказались куда существеннее.

Это был низенький, средних лет человечек, с круглым простодушным лицом, в очках.

— Добрый вечер, господин старший инспектор. Проходите сюда, пожалуйста. — Он приподнял часть старинного прилавка, освобождая проход. Лежен прошел внутрь помещения. Миновав провизорскую, где молодой человек в белом халате с ловкостью профессионального фокусника перетасовывал пузырьки с лекарствами, и сводчатый коридорчик, он очутился в крохотной комнатке, в которой стояли лишь два мягких кресла, стол и конторка. Мистер Осборн с таинственным видом задернул штору, отгораживавшую комнатку от коридорчика, и сел в кресло, указав Лежену на второе. Поблескивая очками, он наклонился вперед и возбужденно и радостно сообщил: