Космическая опера

Роджер прислушался. Действительно, он отчетливо различил необычный шум, причем должен был признать, что никого из тех, кого он расспрашивал, нельзя было упрекнуть в недостоверности описания – шум представлял собой сочетание самых разнообразных разновидностей скрежета, дребезга, глухих ударов, стука, скрипа, тихого высокого воя и пульсирующего шипения. Казалось, что звуки раздавались из стены, из воздуха, отовсюду и ниоткуда.

Когда он вышел в коридор, шум стал значительно тише. Осторожно передвигаясь по каюте певицы, Роджер установил наконец, что шум в основном доносился из воздухопровода вентиляционной системы. Приложив ухо к сетке кондиционера, он слушал несколько минут, после чего поднялся на ноги и стряхнул пыль с колен. «Кажется, я знаю, что вызывает этот шум, – сказал он Аде Франчини. – Но прежде всего нужно удостовериться в справедливости моего предположения».

Через час леди Изабель обнаружила Роджера в салоне – он сидел за столом и раскладывал пасьянс. «Так что же, Роджер? – строго спросила она. – Чем ты занимаешься? Мадемуазель Франчини говорит, что дребезг стал громче прежнего. Кроме того, она сообщила, что ты установил причину шума».

«Да, мне удалось проследить его источник, – ответил Роджер. – Шум доносится из кубрика команды корабля, находящегося в отсеке E, и распространяется в отсек D по воздухопроводам».

«Неужели? И что могло бы производить такой ужасный шум в кубрике?»

«Как вам сказать… Несколько стюардов и поваров сформировали стирально-кухонный ансамбль».

«Какой ансамбль?»

«Какой ансамбль?» – почти одновременно спросил Бернард Бикель, недавно зашедший в салон и слушавший Роджера.

Роджер пояснил, в меру своих возможностей, состав «Невезучей гауптвахты» – так называла себя группа, собиравшаяся в кубрике. Когда присутствовали все ее участники, в число инструментов могли входить банджо, гармошка, стиральные доски, по которым водили ложками, игрушечная дудка, гулкое оцинкованное ведро, а иногда и носовая флейта.

Леди Изабель присела на стул – сообщение племянника настолько ее поразило, что у нее подкосились ноги: «Какая муха их укусила? Ради чего они устраивают светопреставление? Когда шайка мальчишек развлекается, стуча кастрюлями и бутылками, это еще можно понять, но…»

«Они исполняют разные мелодии, – заметил Роджер. – Получается довольно забавно и весело».

«Какая чепуха! – леди Изабель повернулась к музыковеду. – Бернард, вы когда-нибудь слышали что-нибудь подобное?»

Бикель неодобрительно покачал головой: «Как бы это ни называлось, их какофония мешает жить всем пассажирам».

«Бернард, будьте добры, займитесь этим. Боже ты мой! Какую чертовщину они еще придумают?»

* * *

Пространство! Рядом с россыпью звезд его темная бездонная пустота кажется почти осязаемой – подобно океану, разделяющему группу островов, оставшуюся за кормой – как если бы ничто может выполнять какую-нибудь функцию в принципе. Тем не менее, нечто оставалось за кормой, так как Сириус стал одной из бесчисленного множества звезд, а Фи Ориона приблизилась: очевидно, что такое изменение не могло не быть результатом некоего существенного процесса. Проходя по салону, Роджер подобрал со стола книгу и прочел отрывок рассуждений, принадлежавших перу выдающегося космолога, Денниса Кертеса:

«Бесконечность – завораживающая идея, с ней трудно справиться любому уму. Особенной навязчивостью отличается мысль о бесконечности распространения расстояний – ее невозможно избежать, даже предлагая гипотетическую сферическую Вселенную ограниченного объема. Меньше внимания уделяется бесконечности другого измерения – бесконечности микрокосма, способности пространства принимать все меньшие и меньшие формы – а эта направленная внутрь бесконечность не менее неизмерима и не менее загадочна, нежели бесконечность космических далей.

Что происходит с материей в глубинах ее сущности? Материя делится на все меньшие, мельчайшие структуры до тех пор, когда их уже невозможно различить экспериментальными средствами или даже определить математически. В конечном счете, судя по всему, вся материя, вся энергия, все сущее и даже пространство как таковое неизбежно выражаются неким единым противопоставлением утверждения и отрицания, движения внутрь и наружу, вперед и назад, по часовой стрелке и против нее, спирали, свертывающейся и развертывающейся в четвертом измерении. И даже на этом уровне продолжается бесконечное уменьшение и дробление. Независимо от того, насколько ничтожно мало то или иное представление о структуре бытия, оно служит лишь единицей измерения, в сравнении с которой определяются пределы (даже если это чисто теоретические пределы) в сотни раз меньше этой единицы…»

Роджер, уже находившийся в весьма меланхолическом настроении, почувствовал, что неизмеримости Вселенной и микрокосма лишь усугубляют его душевное неравновесие, и отложил почтенный труд.