Космическая опера

«Все это чрезвычайно поучительно», – подвела итог леди Изабель. Бросив многозначительный взгляд на Роджера, она прибавила: «Еще один убедительный аргумент, предупреждающий о последствиях лени и распущенности, предотвратить которые может только полезный тяжелый труд».

* * *

На второй день после прибытия труппа исполнила «Турандот» перед битком набитым залом. «Кавалер роз» и «Так поступают все» вызвали не меньший восторг публики – в такой степени, что апатичное уныние, грозившее деморализовать певцов и музыкантов, исчезло бесследно.

Губернатор устроил в честь знаменитых гостей званый ужин с буфетом, и его неоднократные выражения благодарности тронули леди Изабель настолько, что она пообещала поставить еще три оперы, попросив губернатора назвать его любимые произведения. Губернатор оказался поклонником Верди и предложил исполнить «Риголетто», «Травиату» и «Трубадура». Леди Изабель предусмотрительно указала на то, что безнадежно трагические оперы, несмотря на из исторический характер и театральные условности, могли вызвать у заключенных подавленность и усугубить их отчаяние. Губернатор развеял ее опасения: «Не беспокойтесь! Негодяям будет только приятно видеть, что не им одним приходится терпеть удары судьбы». Крупный, дородный человек с грубовато-добродушными манерами, губернатор явно был талантливым администратором, даже если это не было очевидно с первого взгляда.

Сразу после ужина в апартаментах губернатора симфонический оркестр Проказы исполнил несколько номеров в честь пассажиров «Феба», а сэр Генри Риксон выступил с речью, провозглашавшей и прославлявшей универсальность музыки. На следующий день под шатром космического корабля поставили «Риголетто», на второй – «Травиату», и на третий – «Трубадура». На каждом представлении потребовалось присутствие охранников в униформе, предотвращавших переполнение зала. Принимались и другие строгие меры предосторожности: входной трап неусыпно охранялся, и каждый вечер команда, с помощью административного персонала колонии, производила тщательный обыск всех помещений корабля.

Закончив исполнение шестой оперы, «Трубадура», оркестранты и певцы были измождены. Зрители требовали дальнейших спектаклей; леди Изабель вышла на ярко освещенную юпитерами середину сцены и выступила с краткой речью, выразив сожаление по поводу необходимости отбытия труппы: «Нам предстоит посетить еще много миров и поделиться шедеврами классической музыки с многими племенами. Будьте уверены, однако, что мы были очень рады доставить вам удовольствие, и что ваши аплодисменты чрезвычайно нас воодушевили. Если мы когда-нибудь снова отправимся в гастроли по планетам Галактики, мы ни в коем случае не забудем остановиться на Проказе!»

После представления охранники снова произвели обыск корабля – внимательнее, чем обычно. На следующий день, перед отлетом, должны были состояться еще одна инспекция и прохождение последних формальностей.

* * *

Охранники покинули корабль и бдительно оставались поблизости, пока команда поднимала трап и задраивала люк. Роджер беспокойно бродил туда-сюда, заглядывая то в рубку управления, то в кают-компанию, то в салон, где Мэдок Розвин играла в карты с Логаном де Апплингом – Роджер был настолько озабочен, что даже это обстоятельство почти ускользнуло от его внимания. Наконец он собрался с духом, направился к каюте леди Изабель и постучал.

«Да? Кто это?»

«Роджер».

Дверь открылась, выглянула леди Изабель: «Что случилось?»

«Не могу ли я зайти на минуту? Мне нужно кое-что вам сказать».

«Я ужасно устала. Ты мог бы рассказать о своих заботах завтра утром».

«Именно в этом я не уверен. Происходит нечто исключительно странное».

«Странное? В каком смысле?»

Продолжая стоять в коридоре, Роджер посмотрел по сторонам. Двери других кают были закрыты. Тем не менее, он понизил голос: «Вы наблюдали за оркестром сегодня вечером?»

«Конечно».

«И вы не заметили никакой разницы?»

«Нет».

«А я заметил. Конечно, возможно, что это незначительная деталь, но чем дольше я о ней думаю, тем более существенной она мне кажется».

«Если бы ты сообщил мне, какую подробность ты заметил, мне было бы легче судить о ее значении».

«Вы когда-нибудь разглядывали вблизи Кальвина Мартино, первого гобоиста?»

«Не слишком внимательно».

«Он любит посмешить других оркестрантов. Перед тем, как вложить мундштук в рот, он с важным видом поправляет манжеты, раздувает щеки и делает надменную гримасу».

«Господин Мартино, – отозвалась леди Изабель, – превосходный исполнитель. Должна заметить также, на тот случай, если это ускользнуло от твоего внимания, что гобой – трудный инструмент, и людей, умеющих виртуозно играть на гобое, очень мало».

«Охотно верю. Сегодня вечером – не могу с уверенностью судить о предыдущем представлении – человек, игравший на гобое, не был господином Мартино».

Леди Изабель укоризненно покачала головой: «Будь так добр, Роджер, забудь эти выдумки. Я действительно очень устала».

«Но это важно! – воскликнул Роджер. – Если первый гобоист – не господин Мартино, кто он такой?»