Кости: скрытая жизнь. Все о строительном материале нашего скелета, который расскажет, кто мы и как живем

Сначала Мортон заполнял пустую черепную коробку семенами белой горчицы, затем пересыпал их в измерительный цилиндр, чтобы определить внутренний объем черепа. Это был весьма изобретательный и точный метод, основанный на использовании мелкозернистого наполнителя, который занимал максимум свободного места. Но вскоре Мортон осознал, что у его метода имеется неустранимый недостаток: повторные измерения одного и того же черепа давали разные результаты. Несмотря на то что он просеивал семена, чтобы они были примерно одного размера, результаты измерения одного и того же черепа могли отличаться на несколько кубических дюймов. Семена попросту не могли дать Мортону желаемой точности. Так что он стал использовать вместо них свинцовую дробь размера BB^{7}. Хотя дробь и была значительно крупнее семян, проводимые с ее помощью измерения давали более стабильный результат.

Анатомы того времени могли ожидать именно таких результатов, какие получил Мортон. А теперь вспомните, что у расовых категорий не было никакого биологического смысла, и Мортон приписывал черепа той или иной этнической группе сугубо субъективно, в какой-то мере отталкиваясь от информации, полученной от людей, предоставлявших ему черепа. В свою очередь, учитывая, что многие черепа достали из ограбленных могил, эта информация вряд ли была точной. Итак, применяя свои крайне несовершенные методы, Мортон сообщил, что наибольшим объем черепной коробки оказался у представителей «европейской расы», черепа «монгольской», «американской» и «малайской» расы где-то посередине, а у «африканцев» череп самый маленький. Во второй книге Мортона, посвященной египетским черепам, он продемонстрировал аналогичную закономерность: «европейская раса» оказалась на самом верху, а «африканская» — в самом низу. Все это было представлено как объективные факты. Мортон провел измерения, и вот что они показали. Выводы из его исследований были однозначными. Если сам Мортон и не собирался открыто выдвигать какие-либо теории, то многие другие были готовы с удовольствием сделать это вместо него.

Наука состоит не в том, чтобы просто установить какие-то факты и успокоиться. Ученые стремятся познать окружающий мир, но, чтобы интерпретировать полученные факты, нужна теория. Другими словами, мы всегда анализируем факты, основываясь на том, что, как нам кажется, мы знаем об устройстве мира, какие закономерности ожидаем в нем увидеть. Если рассмотреть пример из области, близкой к моей специализации, то Чарльз Дарвин как-то сокрушался, что его коллеги-натуралисты попрекают его тем, как много времени он уделяет теории. Они считали, что если он хотел убедить людей в своих неслыханных идеях об эволюции, то ему следовало говорить исключительно языком фактов. Но Дарвин понимал, что это полная бессмыслица. «Лет 30 назад все говорили, что геологам положено только наблюдать, а не строить какие-либо теории, — сетовал он в письме своему другу Генри Фоссету, — и я прекрасно помню, как кто-то сказал, что с тем же успехом можно спуститься в гравийный карьер и начать считать камешки разных цветов. Как же странно, что никто этого не понимает: все наблюдения должны делаться с целью поддержать или оспорить какую-то точку зрения, иначе какой от них может быть толк!»[114] Если какой-то факт и может нам помочь понять окружающий мир, то он должен соответствовать какому-то утверждению. А в первой половине XIX века научные утверждения относительно человечества были сосредоточены на расовом делении.