Костюм за сто пиастров

    — Это верно, — с улыбкой соглашается Карло Модесте, в свою очередь прекрасно распознав иронию в словах Хосе. — А это у тебя, значит, костюм в свёртке?

    — Костюм, рубашка и галстук. За галстук я ничего не платил, Родольфо дал мне его в подарок, как ценному клиенту.

    — Покажешь?

    После того как Карло Модесте стряхивает с шеи Хосе последние седые волоски, потом бреет его, умудрившись порезать всего один раз, да и то почти незаметно, потом опрыскивает его волосы и щёки одеколоном «Каса Реаль», сеньор Индульхенсио разворачивает свёрток и демонстрирует ему покупки.

    — А ну-ка прикинь, хочу на тебе посмотреть, — говорит Карло.

    — Волос насыплется, колоть будет, — возрожает Хосе. — А мне в нём ещё лежать и лежать.

    — Прикинь, — настаивает цирюльник. — Я тебя чистой салфеткой оберну.

    Даже белая в синюю полоску салфетка, наброшенная на голову и шею, не портит впечатления от пиджака и галстука, приложенного к груди. Сеньор Модесте оглядывает Хосе, одобрительно прицокивая языком.

    — В таком только под венец идти, а не помирать, — выносит он свой вердикт.

    Сеньор Индульхенсио не подаёт виду, что замечание цирюльника задело его. Что они все про венец да про венец! У человека торжественный день, он, можно сказать, последние часы проводит в этой «юдоли», у ног его уже золотится пыль последней дороги, уже ветерок, слетевший с гор по ту сторону мира, касается его лба, холодит, а им всё нипочём, толкуют про какую-то свадьбу.

    Он молча снимает пиджак, аккуратно упаковывает его обратно в серебристую бумагу, оборачивает бечёвкой. С недовольным видом сунув в руку Карло традиционные пять пиастров, прощается сквозь зубы и выходит.

    Только уже отойдя на двадцать шагов, понимает, что негоже так расставаться с человеком, которого и не увидишь больше никогда. В конце-то концов, ничего плохого Карло ему не сказал и не сделал; в конце концов, ему, как и любому другому, трудно понять тебя, стоящего на перекрёстке двух дорог. А тебе, стоящему на перекрёстке, на пороге смерти, следует быть чуть мудрее, чуть терпимей к недостаткам тех, кто остаётся по эту сторону, тебе следует быть чуть проще.

    Застыдив себя окончательно, Хосе Индульхенсио вдруг останавливается посреди дороги (слава богу, улица пуста и никто, кроме Смерти, его не видит), поворачивается и идёт обратно. Смерть, досадливо вздохнув и чертыхаясь сквозь зубы, плетётся следом.

    — Что? — встречает вопросом Карло Модесте, уже снова усевшийся на свою лавочку и готовый задремать. — Галстук забыл?

    — Ничего не забыл, — бурчит Хосе. — Хотел сказать… Ты хороший цирюльник, Карло. Хоть ты и можешь иногда кровь пустить человеку, но рука у тебя лёгкая, мастер ты хоть куда.

    Карло Модесте пожимает плечами.

    — Спасибо на добром слове, — говорит он. — Тут ты в точку попал, я не чета этому вертопраху Руису или неумехе Дельгадо, потому и клиент ко мне косяком прёт.

    Хосе Индульхенсио порывается было возразить, что к Руису-то клиент идёт гораздо гуще, потому как он мясо с него, с клиента то есть, ломтями не срезает, и бритва у него всегда отточена, и машинка новенькая, немецкая — но вовремя спохватывается.

    — Ну и ладно, — бормочет он. — Сказал, что хотел, пойду, пожалуй. Помыться мне ещё надо.

    — Ты заходи, старина, — бросает ему вслед Карло, снова опуская шляпу на глаза. — Уж тебя я завсегда обслужу по высшему разряду.

    Смерть за спиной Хосе то ли кашляет, то ли смеётся. Или плачет?.. Да нет, чего ей плакать.

    Близится сиеста. Улицы, и до того безлюдные, теперь вовсе то ли уснули, то ли умерли, и тают, тают в солнечном мареве. Накалённая мостовая пышет жаром. Пальмы по краям дороги не шелохнутся. Не слышно птиц, не слышно людей, не слышно божьего дыхания, только доносится откуда-то хрипловатый голос граммофона да тихонько журчит питьевой фонтанчик возле белой резной скамейки.

    Сеньор Индульхенсио идёт в бани и думает о том, что совершенно напрасно Карло Модесте надушил ему щёки и голову — ведь всё равно сейчас всё смоется. Конечно, за одеколон отдельно не платишь ни сентимо, да и удовольствие от бритья без него совсем не то, но… жалко же.

    Банщик, сеньор Грегорио Висенте, встречает его в прохладной раздевалке могучим храпом. Бани пусты. В будний день, да ещё в сиесту, разве что умалишённому придёт в голову пойти помыться. Ну или человеку, собирающемуся на тот свет, как сеньор Индульхенсио.

    Разбуженный, Грегорио некоторое время не сводит с лица Хосе недоуменного и непонимающего взгляда, потом говорит хриплым со сна голосом:

    — Будь я проклят, если мне это не снится.

    — До чего же грязный у тебя язык, — качает головой Хосе Индульхенсио. — Да что же ты всё время сыплешь проклятьями, Грегорио Висенте?

    — Не учи меня жизни, сопляк, — бормочет сеньор Висенте, поднимаясь, садясь на скамье и потирая глаза. — Нет, похоже, ты мне не снишься, узнаю твоё занудство, Жосе Индушенсио.