Ковыряясь в мертвой лягушке. Мастер-классы от королей комедийной поп-культуры

Я всегда говорил, что три самых простых способа сделать себе имя в качестве журналиста – это писать очень злобные рецензии, или писать колонку про секс, или вопросы-ответы, налегая на вопросы. Я старался избегать таких вещей, обычно они мне кажутся высокомерными.

Я с уважением отношусь к своей собственной работе, поэтому (особенно в материалах, в которых люди не знают, что я буду писать о них) я стараюсь никогда не называть имена и не делать кого-то легко узнаваемым, если мы не состоим в профессиональных отношениях. Как, например, однажды я проходил сертификационный тест Национальной ассоциации груминга собак (The National Dog Groomers Association). Мои навыки в данной области крайне ограниченны, несмотря на мою гомосексуальность. Не выдержав муки экзамена, я намазал морду моего кокер-спаниеля помадой и сказал экзаменатору: «Мне нравятся собаки с яркой внешностью». Описывая свой опыт в статье, я сделал экзаменатора неузнаваемой: между нами с ней были профессиональные отношения, а вот между мной и другими участниками экзамена не было. Такое разделение кажется мне единственно справедливым. Аналогично этому, если вы мне что-то продаете или я заплатил за вашу услугу, вы для меня законная мишень. Если вы стоите на заднем плане, я скрою ваше лицо пикселями.

Еще я много смеюсь сам над собой. Положительная сторона поглощенности собой в том, что ты не уделяешь достаточно внимания другим людям, чтобы задеть их чувства.

Как вы думаете, вы когда-нибудь пересекали эту черту и были злым по отношению к людям?

Конечно. Особенно когда был молод. Как-то я писал историю для журнала Spy (это было 25 лет назад). Я останавливался в разных мини-отелях на Манхэттене и боролся с нежеланием хозяев сказать мне, могу ли я как постоялец сидеть у них в гостиной. Одна хозяйка, рассеянная женщина лет 55, сказала мне, что собирается поделать физические упражнения в своей гостиной, как я написал тогда, «занятие, которое, как я могу представить, включает в себя множество наклонов и растираний лосьонами». Я перечитал эту строчку пару дней назад и подумал две вещи. Во-первых, это довольно злой и переходящий на личности комментарий. Во-вторых, я сам превратился в эту женщину.

Я предпочитаю думать, что мой внутренний компас бережет меня от того, чтобы смотреть на людей свысока, но я уверен, что найдутся люди, которые скажут вам, что это не так. В худшем случае хороший редактор просигнализирует тебе о появившемся высокомерии. Был ли я невежественен? Да, конечно, бывало и такое. Но нет. Самое сложное для меня (особенно если люди не знают, что я о них пишу, или если люди, у которых я беру интервью, немного откровеннее со мной, чем стоило бы) – это понять, можно мне или нет использовать пикантный, возможно, обличающий комментарий или откровение. Я словно прохожу через мужскую менопаузу со всеми пятью стадиями принятия и еще с циклом полоскания мозгов в довесок, больше напоминающим эпицентр урагана. Я спрашиваю себя: сказали бы они это, если бы знали, что я пишу о них историю? Стоит ли их спрашивать, можно ли мне это использовать, зная, что они, вполне возможно, скажут «нет»? Легко ли опознать говорящего или кого-либо из участников моей истории? Я, по сути своей, довольно вежливый, не желающий причинять излишние неприятности, жизнерадостный, почти скучный, белый американский протестант, а эта ориентация редко делает из тебя «отличного репортера».

В качестве журналиста вы входите в другие миры и пишете о них: неважно, это сообщество хипстеров в Уильямсберге в Бруклине, или а капелла группа в Йельском университете, или круиз, спонсированный либеральным журналомThe Nation. Так как вы в этих ситуациях аутсайдер, я полагаю, вам нужно быть особенно аккуратным, чтобы не показаться невежественным или высокомерным.