Кожа, в которой мы прячем правду (СИ)

Мэва отличалась поразительно цепкой памятью. Стоило мельком упомянуть при ней любой незначительный факт своей биографии, и можно было не сомневаться: эта — запомнит, обдумает и сделает выводы: в нужный момент поинтересуется здоровьем захворавшей племянницы Толфдира, или угостит Онмунда его любимыми орехами в меду, или в присутствии Анкано упомянет о босмерской родне Нирии. Мэва умела заводить друзей и не боялась наживать врагов — кажется, она вообще ничего не боялась, как убедили Брелину и экспедиция в Саартал, и освобождение Коллегии…

А ещё нордская воительница оказалась отменной рассказчицей: будь то героическое предание или трагическая легенда, Мэва умело вытканными словами затягивала так, что невозможно было вырваться. Когда экспедиция только вернулась из Саартала, и усталые ученики собрались в общем зале погреться у очага и выпить вина со специями, Драконорожденная взялась рассказывать о Слиянии планов и живописала вторжение Молага Бала с таким задором, что даже Брелина, не раз читавшая о знаменательных событиях второй эры в исторических хрониках, увлеклась и заслушалась.

— И говорят, в наказание за предательство Молаг Бал утащил Короля Червей в Хладную гавань, — с довольной, немного хмельной улыбкой заканчивала свою жестокую повесть Мэва, и отблески пламени окрашивали её глаза в змеиную желть. — Да, не одно столетие провёл потом Маннимарко, расплачиваясь за свою дерзость — кровью и нечеловеческими страданиями. Наверно, не радовало его тогда подобие бессмертия, что он обрёл через чёрное чародейство. Мало в том счастья, когда тебе год за годом вытягивают из брюха кишки или дробят кувалдами кости, а умереть до конца ты и не в силах.

Порою смерть становится освобождением…

— А ты мастерица рассказывать страшные сказки, — искренне похвалила Мэву Брелина, когда они оказались наедине, в их общей спальне.

— У меня были младшенькие — две сестрицы и брат, — ответила та, расстилая постель и не поднимая взгляда. — Я часто сидела с ними — куда чаще, чем матушка или отчим. Дети любят такие истории не меньше, чем взрослые, и польза от них немалая. Мир наш жесток, и помнить об этом следует с малолетства.

Брелина вздрогнула, и не только от мрачности заключительных слов — “были” от неё не укрылось. Что стало с семьёй охотно слушающей других, но не особенно откровенничающей Мэвы Сиггейрсдоттир? Погибли? Брелина не знала, что на неё нашло — то ли вино ударило в голову, то ли в лад чужой боли отозвалась её собственная, — но неожиданно для самой себя призналась:

— У меня тоже был брат — старший, правда…

И стоило ей произнести эти слова, как поток откровений — холодных и торопливых, как горный ручей, — стало уже не остановить.

— Мой отец был альтмером, — сказала Брелина. – Высокородным, влиятельным — когда-то… Думаю, ты представляешь, как Талмор смотрит на смешанные браки. Такая семья, как наша, никак не могла пережить чистки. Они все погибли — отец, мать, Горантир. Родители отдали свои жизни, чтобы дать нам с братом возможность скрыться, но он всё равно…

Брелина запнулась, смахнула дрожащей ладонью проступившие слёзы. Как бы она ни гордилась выдержкой, а годами держать в себе правду порой становилось невыносимо. Так почему бы не взглянуть на этот их разговор как на целительное кровопускание?

— Когда-нибудь талморцы заплатят за все свои преступления, — с мрачной уверенностью пообещала Мэва. Она села рядом с Брелиной, приобняла ту за плечи и мягко, негромко спросила: — У тебя не осталось родни?

— Те, что на Островах, не хотят знаться с опальной полукровкой. Не могу их винить, — фыркнула Брелина, немного смущённая и чужим участием, и собственной бурной реакцией. — Это всегда было опасно, а уж когда боковые ветви получили право наследовать моему отцу, рисковать новым статусом они и подавно не захотят. По матери тоже не лучше: когда-то в Морровинде жили мои дядя и бабушка, но их след затерялся ещё в тумане Красного года. Скорее всего, оба уже давным-давно мертвы, как и более дальняя данмерская родня. Да и остатки их Дома не могут теперь похвастаться силой или влиянием…

Брелина не жалела о тогдашних своих откровениях: теперь, когда Савос и Мирабелла, последние из посвящённых в её тайну, мертвы, Мэва стала единственной, кто знает хотя бы малую часть правды — и ненависти к Анкано не удивлялась, хоть и упрямо хранила его жалкую жизнь.

Как бы сложилась их переплетённая воедино судьба, если бы она проявила чуть больше упрямства и не согласилась бы по весне отправиться в Саартал? Брелина никогда этого не узнает, но у неё ещё остался Анкано, альтмер-талморец, идеальный образец из палаты мер и весов.

Когда Мэве и Колетте надоест с ним играть, Брелина с радостью полюбуется, как смерть будет медленно и мучительно его освобождать.

II.

Он не должен был очнуться — и всё же очнулся.

Анкано, жадная маленькая сволочь, откусившая больше, чем сумела бы проглотить, и захлебнувшаяся в неукротимом, безбрежном могуществе Ока Магнуса, всё же очнулся — вопреки прогнозам Колетты и здравому смыслу.