Кожа, в которой мы прячем правду (СИ)

Анкано, жалкий червяк, слишком многое о себе возомнивший, — на основании благопристойной для Талмора родословной и неплохих магических способностей, не особенно для альтмера выдающихся, — нарывавшийся на неприятности с самого появления в Коллегии и показавший себя мером надменным, норовистым и недальновидным, сумел Брелину задеть, впиться в неё бритвенно-острыми словами… Её, закованную в броню из царственного спокойствия, привыкшую прятаться на виду и сросшуюся за годы с любовно расписанной маской — и сумел пронять какой-то растяпа и пустобрёх!

Брелина не понимала, как такое вообще возможно, но в душе её крепла уверенность: талморец — не тот, за кого себя выдаёт. Око ли Магнуса смыло с него наносное, притворное, наросшее второй кожей, чтобы усыпить бдительность, или, наоборот, наполнило его разум светом и силой, однако Анкано изменился: глубже, чем кожа, где-то в самой сердцевине своего естества, и изменения эти было не скрыть за вуалью из бестолковых вопросов — и не оправдать пострадавшей памятью.

Его метаморфоза действовала Брелине на нервы, и не только потому, что всякий талморец ей был бы милее ходящим под себя полутрупом, а не активным и любознательным мером. Нет, этот будил в её сердце какой-то слепой, нерассуждающий страх, который едва удавалось держать в узде доводами рассудка.

Со временем Анкано стал больше соответствовать чужим ожиданиям — вернулись былая надменность и наглость, пусть и размешанные с разумной осторожностью, — но в поведении этого засранца проступал скорее матёрый волк, а не брехливый щенок, каким его помнила Брелина — щенок, щеголявший каким-то совершенно детским зазнайством.

Нынешний Анкано казался спокойным, уверенным в своих силах — хищником, затаившимся в засаде. Чего же он ждёт? Брелину тянуло к нему, как самого Анкано когда-то тянуло к Оку Магнуса — настойчиво, почти что неодолимо. Она не хотела поддаваться — видела, чем такое заканчивается, — но не нашла к себе сил расписаться перед Мэвой в своём поражении. Когда-нибудь Драконорожденной самой надоест подыгрывать талморскому шпиону — и тогда Брелина поделится всем, что сумеет из него к тому времени вытянуть. Нельзя сдаваться!..

Большую часть времени Анкано по-прежнему проводил в лазарете — без посетителей, не считая одобренных Мэвой “надсмотрщиков”, но в компании книг. Когда Колетта разрешила своему пациенту читать, тот исхитрился сделать из Нирии отличного курьера, но литературу та подбирала на свой вкус. Заступая на очередное дежурство, Брелина застала Анкано развалившимся на больничной койке с “Возрождённым Фёстхолдом” в руках — нелепой пропагандистской книжонкой о том, как счастливо зажил город после того, как Талмор сверг прогнившую правящую династию.

И где они только её откопали?.. Брелина чувствовала себя так, словно проглотила горсть тлеющих углей — воспоминания жгли её изнутри и лишали ясности мысли.

— О, госпожа Марион! — с фальшивым радушием воскликнул виновник её смятения, откладывая в сторону книгу. — Пунктуальны, как и всегда. Рад видеть вас в добром здравии.

Показалось ли, что имя он выделил особо — как шутку, понятную только ему одному? Что не старался спрятать издёвку за шелковисто-скользкой, неискренней вежливостью?

Когда они оставались вдвоём, Анкано… нет, не отбрасывал маску, но словно бы приопускал её, поддразнивая намёком на то, что за ней скрывалось. В присутствии Мэвы он казался правильно не-испуганным, с трудом держащим лицо и старающимся выиграть время, но наедине с Брелиной менялся: речь становилась мягкой, тягучей, почти вальяжной, а в манерах не оставалось и капли былой настороженности.

Казалось, Анкано относился к ней с таким пренебрежением, что не видел смысла таиться — и это бесило до исступления, до багровеющих полукружий, прочерченных впивающимися в ладони ногтями!..

— Полагаю, что данмерка для вас предпочтительнее, чем неды, и всё же удивлена вашим радушием, советник.

— Вы же не чистокровная данмерка, госпожа Марион. В вас есть немало альтмерской крови. Думаю, ваш отец не был бы счастлив, что вы замалчиваете его наследие.

Брелина не удержалась — вздрогнула, нервно поведя плечами. В ней никогда не распознавали полукровку, если не знали наверняка: данмерская кровь её матери была сильной, очень сильной…

Впрочем, испуг быстро сменился злостью. По какому праву он так говорит о её отце? Как смеет память о нём пятнать своей грязной талморской пастью? Матушка осудила бы такую горячность, но Брелина всё-таки не сдержалась.

— Не думай, что твои игры собьют меня с толку, Анкано, — прошипела она. — Я выведу тебя на чистую воду, и даже под мантией Эленвен ты не сумеешь спрятаться. Не жди пощады.

— Ты хочешь правды? — переспросил он мягко. — Хорошо, будет тебе правда.

Анкано неспешно поднялся на ноги и мягким, кошачьим шагом пошёл навстречу Брелине. Невольно она отступила назад, прижимаясь спиной к двери: талморец встал к ней почти вплотную, и от его взгляда по спине бежали мурашки.

— А теперь мы поговорим, — сказал он, взмахнув рукой, и дверь за спиной у Брелины сначала нагрелась, а следом — глухо щёлкнула замком.