Кожа, в которой мы прячем правду (СИ)

Брелина любуется, скользит глазами по золотой коже — нежной, как лепестки лилии. Гордость и воля, лишённые пустозвонной надменности, проступают у Фаральды и на лице, и в осанке, в линии плеч. Высокая, стройная, отменно сложенная: изящная шея, небольшая, но красивая грудь с маленькими твёрдыми сосками — цвета жжёного сахара; тонкая талия, мягкий изгиб бёдер — и длинные стройные ноги с точёными щиколотками.

Фаральда молчит, но она открыта, расслаблена — улыбка играет и на губах, и в глубине полуприкрытых янтарных глаз. Брелина, довольная, гладит её по щеке и тянется дальше — распустить рыжеватые волосы, позволить рассыпаться по спине… Такие редко бывают у чистокровных, но смотрится очень красиво — то, как контрастируют с солнечной кожей эти червонного золота пряди… или её, Брелины, пепел.

Обе они тут же, за миг перемещаются на кровать — равно голодные, одинаково распалённые; чтобы быстрее подвести к интересному, лишнее можно и срезать, так ведь? Брелина ловит губами сахарно-тёмный, напряжённый сосок, гладит второй — и свой — большим пальцем, пока Фаральда уверенно, со знанием дела ласкает её между ног, но отчего-то…

Не то, всё не то! Привычные, отточенные движения, служившие Брелине верой и правдой, к разрядке её не приблизили ни на пядь. Только запястье, и без того натруженное во время дневных тренировок, начало уставать — вот и весь результат.

Брелина остановилась; задумалась, закусив губу, и откатила Фаральду назад — обнажённой, на другой конец комнаты, — и, удивляя саму себя, представила рядом Нирию.

Нирия… Маленькая заносчивая стерва — смазлива, не бесталанна, но воплощает все предрассудки об альтмерском нраве так полно и ярко, что иногда кажется ожившей карикатурой. Это так сладко — содрать с неё спесь вместе с одеждой! Поставить рядом с Фаральдой — голую и неловкую, — и посмотреть, что будет…

А будет так:

Нирия раздевается — медленно, неуверенно. Надменные речи о расовой гордости никогда не скрывали того, что для альтмерки она слишком низкоросла — такое объяснить можно только смешанной кровью или мутацией… и кто знает, что для неё страшнее?

Оголяться Нирии точно страшно, и Брелина к ней не особенно милостива: грудь — мелкие козьи сиськи — покрывается мурашками, ноги — короткие, кривоватые — чуть заметно подрагивают, смазливая мордашка — заливается краской.

Не уродина, нет — но и сама понимает, что рядом с Фаральдой проигрывает по всем статьям, и даже густые, светлые, по всем канонам расовой чистоты идеальные волосы не спасают положения. Пусть теперь видит, что здесь никто не купится на её пустую браваду!

Пусть чувствует — кожей, сердцем.

Фаральда берёт Нирию за подбородок, смотрит со снисхождением сверху вниз; подушечки её пальцев… не грубые, нет — но кусачий скайримский мороз, пробирающий даже через перчатки, не оставляет места изнеженности. Движения — властные и скупые: свободной рукой — вниз, коротко остриженными ногтями по шее, ладонью — обхватывать грудь, мять её пальцами, а сосок — сжимать, перекатывая между большим и указательным — и, всё так же удерживая лицо, ни на мгновение не позволять отвести взгляда.

От её прикосновений кожа горит, как огнём обожжённая. Брелина хочет взять её руку, поднести ко рту, укусить, — до крови, до тонкого вскрика! — и Нирия подчиняется: отнимает чужую ладонь от груди, впивается, как упырица — и даже не вздрагивает от звонкой пощёчины.

Это уже теплее…

Обе они в тот же миг оказываются на кровати — узкой, вдвоём им не развернуться толком. Борются они недолго: одеяло падает на пол, а Фаральда уверенно подминает Нирию, заводит той руки за голову, коленом — раздвигает стыдливо стиснутые бёдра. Сопротивление тщетно, если не хочется сопротивляться, и Нирия, растерявшая спесь, сдаётся, и, всхлипывая, разводит ноги, и так откровенно течёт, что это почти неловко…

Брелина вздыхает и ставит их по-другому: Фаральда оказывается у Нирии между ног; помогая себе пальцами, вылизывает её — влажную, потемневшую от прилившей крови, чувствительную настолько, что каждое прикосновение пронзает, как молния. Запускает язык, и пьёт её, бесстыдно раскрытую, и гладит подушечками пальцев — настойчиво, неустанно.

Нирия вся сжимается изнутри, дрожит под её руками и чувствует, что вот-вот, в любую секунду… Кусает губы, но это не помогает, крик рвётся из горла — и Нирия давит его, впивается зубами себе в ладонь…

Брелина — тоже. Меж бёдер она такая же узкая и горячая — влажный жар обжигает пальцы, и каждое их движение начинает звучать. Вот-вот, в любую секунду… Фаральда, уверенная и опытная исследовательница, не остановится, пока не добьётся нужного результата. Нирия? Нирии стыдно, но так отчаянно хорошо, что она вытравляет свой стыд — на время. Она подаётся навстречу, насаживается Фаральде на пальцы — жадная, нетерпеливая, пытающаяся хоть так вернуть себе иллюзию контроля. Тщетно ведь, верно? Нирия получает то, чего жаждет, только когда до неё нисходят — как бы она ни кичилась своими заслугами.