Кожа, в которой мы прячем правду (СИ)

Хорошо тебе, Нирия? Фаральда глядит на неё, самопровозглашённую соперницу, с насмешливым интересом, янтарь её глаз — дразнит, смешивает карты. Как устоять? Брелина не может — лаская себя, представляет, что это её, Фаральды, пальцы у неё внутри. Чувствует — вспоминает — воображает — вкус поцелуев на языке, запах разгорячённой кожи — и представляет, что это Нирия жарко дрожит вокруг её, Брелины, пальцев.

Жадная, нетерпеливая, пытающаяся хоть так вернуть себе иллюзию контроля…

Брелина поймала правильный ритм, и всё, что ей нужно — пара привычных, отточенных движений, чтобы всё прежде сдерживаемое, затаённое и невысказанное рухнуло горной лавиной, наполнило каждую клеточку — и взорвалось ослепительно-чистым экстазом…

А пока в ней, поглощённой этим чувством, волнами затухало наслаждение, всё остальное — Фаральда, Нирия, их комната-двойник — рассыпалось, отслоилось змеиной кожей… Без одеяла Брелине сделалось зябко, и стоило невероятных усилий встать и поднять его с пола — чтобы потом провалиться в мягкий, бархатно-чёрный сон без сновидений.

Когда она проснулась, повеселевшая и отдохнувшая, первые солнечные лучи пробивались через неплотно задёрнутые шторы и красили бледным золотом стены и тяжеловесную нордскую мебель, в которой, пожалуй, можно было найти своё суровое очарование — практичность, чеканные формы, тонкая, искусная резьба…

Занималось утро; Брелина, нанизывая на нить очередной пережитый день, готовилась к новому.

========== Часть вторая: Кости, которые держат небо ==========

I.

Надежда была для Ринналы роскошью, и всё же она надеялась — вопреки доводам рассудка и горькому личному опыту.

Не окупалась для дочери Ремана Карудила и Моргии Ра’Атим вера в лучшее — только потери да разочарования приносила она на кончиках бритвенно-острых перьев. Когда-то Риннала верила, что и Фёстхолд, и весь Саммерсет смогут принять их с братом, если они всё сделают правильно, если будут любить и защищать родную им землю, если не позволят себе забыть об ответственности и родовой гордости. Но птица-надежда, поманив их семью обещанием счастья, спустилась на землю лишь ради того, чтобы взмахнуть крылами и разорвать на части всё то, что было Риннале дорого.

Она росла как альтмерка и всегда себя таковой считала — альтмеркой, принцессой Фёстхолда, пусть даже и щеголяющей пепельной кожей да красными глазами. Вопреки опасениям консервативных придворных, Чёрная королева Моргия не пыталась вырастить из Ринналы и Горантира маленьких данмеров, ибо отлично понимала, с какой страной окажутся связаны их судьбы… да и сама, покинув Морровинд ещё в детстве, не была образцовой дочерью своего народа. О связи с Хлаалу и о наследии Ра’Атим её дети никогда не забывали, — кровь не вода, и прокляты на веки вечные те, кто не помнят родства! — но данмерское в них было не глубже, чем кожа.

Впрочем, талморским псам и этого было довольно — глубже, чем кожа, они никогда не заглядывали.

В Риннале не осталось великодушия к бывшим соотечественникам. Умом она понимала, что Кризис Обливиона потряс Острова, обрушил Кристальную-как-закон и внёс в умы и сердца страх и сумятицу… Но не один Саммерсет пострадал от нашествий даэдра! Никакие страдания и разочарования её народа не оправдывают того, что он добровольно вручил власть над собой безумцам и фанатикам!

Предательство остаётся предательством, а низость — низостью, в какие наряды ты их ни облачай, и траурно-белые покрывала не в силах спрятать уродство подданных возрождённого Доминиона.

Были, конечно, и несогласные — смелые, честные, отчаянно-прекрасные в своём самоотверженном стремлении уберечь альтмери от чудовищной ошибки, — но они быстро захлебнулись кровью. С большим аппетитом Саммерсет пожирал своих лучших детей и не испытывал после ни капельки сожаления.

В глазах Ринналы Талмор был хуже даэдра: отродья Обливиона хотя бы не затемняли разум мнимым сродством; их чуждость и не-смертная жестокость были очевидны с первого взгляда. Прислужники Доминиона могли расщедриться на показное сочувствие, когда хотели усыпить твою бдительность, но сострадания к жертвам в них не было ни на медьку.

Риннала знала, что они предлагали её отцу: публично отречься от данмерской жены и детей-полукровок, покаяться за предательство крови и остаться королём Фёстхолда чисто символически — зато живым королём, открытым для нового брака и новых детей и, может быть, даже для возрождения традиционного института королевских наложниц. Отец сделал вид, что хочет обдумать их предложение, и только благодаря его выдержке Риннала была жива — он выиграл им с Горантиром время, необходимое для побега.

Смогла бы она так поступить, оказавшись на его месте? Смогла бы позволить себе не поддаться слепой, иссушающей ярости и улыбаться талморским ублюдкам, а между делом планировать своим детям побег? Смогла бы им хладнокровно всё рассказать — и без намёка на пафос, без возвышенной жертвенности, без показного героизма взять и подписать себе смертный приговор?