Козлоногий Бог

Он взял Мону за плечи и держа ее на расстоянии вытянутых рук, разглядывал ее лицо, пока его собственное лицо оставалось скрытым в тени капюшона.

Он начал говорить тихим голосом,так, как если бы обращался сам к себе и не обращая никакого внимания на свою собеседницу.

— Я видел тебя много раз, близко, очень близко, но никогда настолько... — Он остановился. — Это то, что я хотел сделать всегда, — и с этими словами он заключил ее в свои объятия. Какое-то время она стояла вот так, прислонившись к нему, уткнувшись своим лицом в свободные жесткие складки мошанеского одеяния, страдая от нехватки воздуха и совершенно не желая сдвинуться с места.

— Посмотри на меня, — сказал он, наконец, и она подняла на него свои глаза.

Темное ястебиное лицо Амброзиуса, скрытое в глубинах капюшона, склонилось над ней.

— Это то, что мне запрещено, — сказал он, — И поэтому я делаю это, — и он нежно поцеловал ее в лоб. Затем его руки безвольно упали по бокам и он отошел в сторону и посмотрел на нее, но посмотрел не так, как если бы желал увидеть ее реакцию, а как человек, который сделал всё, о чем мечтал и закончил начатое. Он был необычайно спокоен, хотя в нем ощущалась такая же безмолвная сила, какая ощущается в предгрозовой тишине. Мона почувствовала, что она вся дрожит.

Они стояли лицом к лицу, не двигаясь, и она, глядя в это лицо с отстрыми чертами под тенью капюшона, внезапно почувствовала, что фантазия стала реальностью и они перенеслись во времена жизни Амброзиуса, где, скрываясь в тени от ужасающей руки церковной власти, рисковали пожертвовать всем ради любви.

Человек, стоявший перед ней, был настоятелем Церкви, могущественным и амбициозным; он рисковал всем, что составляло суть его жизни — более того, он рисковал самой этой жизнью, разговаривая с ней в таком тоне в эти несколько украденных для себя самого минут.

А она, чем рисковала она? Во времена Амброзиуса она была бы сожжена у позорного столба; в настоящее время она рисковала оказаться в неприятном и может быть даже опасном положении, став заложницей желаний неуравновешенного мужчины, которого она сознательно провоцировала. Может быть даже она рисковала расстаться с жизнью здесь, в стенах этого пустого здания; множество убийств совершалось мужчинами именно в таком состоянии, в котором сейчас находился Хью Пастон. Пан в своей самой животной ипостаси мог проявиться в любой момент и он придушил бы ее, если бы она встала у него на пути.

Мона старалась держать голову прямо, когда смотрела в серо-зеленые глаза Хью, который не сводил с нее неподвижного, непоколебимого взгляда. Но под влиянием этих одержимых глаз она непроизвольно соскользнула в эпоху Амброзиуса и нашла стоявшего перед ней монаха-вероотступника мужчиной куда более чарующим и притягательным, чем все те, кого она когда-либо знала.

Она с усилием вернула свое сознание обратно в настоящий момент, но монах-верооступнмк последовал за ней и она почувствовала, что безумно жаждет разжечь чувства в этом аспекте Хью, представленном Амброзиусом, и ощутить благодаря ему силу глубоких эмоциональных переживаний. Та ее часть, которая, как ей казалось, давно была мертва, начала пробуждаться снова.

Должно быть, это отразилось в ее глазах, ибо в этот момент лицо Хью странным образом изменилось. Затем он тоже вернул себя в настоящее время. Коротко усмехнувшись, он спрятал руки в широкие рукава, как это делали монахи, и отошел от нее еще чуть дальше.

— Не делай этого, Мона, — сказал он. — Лучше вернись в дом и подожди меня там.

— Ты не пойдешь со мной? — спросила она, вздрогнув, и страх охватил ее при мысли о том, что могло произойти с Хью в этом пустом здании, где он бродил в одиночестве, словно призрак.

Он покачал головой.

— Нет, я переживаю самый настоящий катарсис, если ты знаешь, что это такое. Ты же читала книги по психоанализу, правда, Мона? Так вот, я отыгрываю свои комплексы. Оставь меня. Все будет в порядке. Не беспокойся. Тебе не о чем волноваться.

Мона вышла из здания и он закрыл за ней дверь. Она знала, что должна оставить его в одиночестве. Это было лучшее, что можно было сделать — и все же следовать его указанию и не беспокоиться было выше ее сил. То, что переживал Хью, действительно могло быть настоящим катарсисом — очищением души; вот только этот процесс оказывал серьезное воздействие на целостность личности и она слышала от Джелкса о многих неудачных случаях в психоанализе, которые никогда не упоминались в книгах. В таких случаях личность иногда распадалась на части и результатом этого становилось признание человека сумасшедшим.

Глава 24.