Козлоногий Бог

По истертым ступеням извилистой каменной лестницы Хью поднялся наверх и оказался в часовне под крышей. Из мебели здесь был только гластонберийский стул, шкаф в стене и сундук. Именно такую мебель мог иметь в своем распоряжении Амброзиус, за исключением, разве что, лежащего здесь тростникового коврика, который мог бы защитить его ноги от холода каменного пола — тот был роскошью, которую он едва ли мог себе позволить. Хью плюхнулся на гластонберийский стул, положил руки на подлокотники, еще сильнее натянул капюшон на голову и стал размышлять.

Он не имел привычки к долгим размышлениям, ведь для современного западного общества это было почти утраченным искусством, однако он перенял пару секретов этого ремесла у Джелкса и поскольку предмет, над которым он намеревался поразмышлять, был его всепоглощающим интересом, у него не возникло проблем с тем, чтобы полностью сосредоточить на нем свой разум, что в обычных обстоятельствах было способностью, которая приобреталась медленно и с большим трудом.

Он хотел постичь смысл происходящего; более того, он чувствовал, что это было ему необходимо. Разрозненными обрывками приходило к нему осознание на протяжении нескольких недель с момента смерти его жены и теперь он пытался сложить их вместе. Только так он мог бы заново воссоздать здание своей жизни на его прогнившем фундаменте. От Джелкса он узнал о способе просмотра событий в обратном порядке — о том, как мысленно следовать за проблемой от нынешнего момента до источника ее возникновения, шаг за шагом, вместо того чтобы начинать с воображаемой причины и пытаться понять, какое у нее может быть следствие. Пока он мысленно просматривал в обратном порядке всю свою жизнь, он снова и снова поражался тому, каким странным образом повторялись в ней одни и те же события, принимавшие при этом разные формы. Его дед и Джелкс были людьми одного типажа; его мать и его жена; его старая шотландская нянюшка и миссис Макинтош — одна лишь Мона была уникальной частью его жизненного опыта и он никогда не встречал раньше никого, похожего на нее — и тут он вспомнил о вспышке внезапного воспоминания, настигшего Амброзиуса, которого преследовала похожая на нее суккуба.

Он невольно поежился, когда мысли его вернулись к жизни Амброзиуса и разум его отшатнулся в сторону, словно испуганная лошадь. Он провел два часа в темном подвале, думая об Амброзиусе, усиленно размышляя о нем до тех пор, пока не воссоздал вокруг себя всю средневековую обстановку и не начал в ней жить, и не только испытывать эмоции, соответствующие тому времени, но и чувствовать так, как чувствовали в ту эпоху; однако теперь ему казалось, что все пережитое Амброзиусом пережил много лет назад он сам, и что хотя старые раны и были залечены, они все еще могли отдаваться болью по прошествии времени.

Он поразился, обнаружив, насколько реальными стали для него все эти вещи! Казалось, что это были не две разных жизни, но два периода одной, и что ранние годы Хью Пастона несли на себе следы переживаний, которые когда-то сломали Амброзиуса. Он мог представить себе то бессильное состояние, в котором пребывал бы Амброзиус, если бы ему удалось спастись, ведь это было ровно тем состоянием, в котором пребывал и сам Хью. Из прочитанных книг Хью узнал, что существовала огромная разница между человеком, пережившим сильное нервное потрясение, и врожденным невротиком; что в первом случае обострение могло пройти, но во втором болезнь была хронической. Каждый осматривавший его когда-либо врач заявлял, что Хью был невротиком; но если его состояние было вызвано переживаниями, из-за которых он сломался, будучи еще Амброзиусом, то не могло ли оно пройти также, как проходило у нормальных людей, переживших обычное нервное потрясение? Когда вызвавшие нервный срыв условия проходили и тело получало достаточный отдых, нормальный человек снова приходил в себя, получая возможность вернуться к своей привычной деятельности. Возможно ли было, что он, находясь в состоянии того глубокого потрясения, которое коснулось не только его личности, но и его бессмертной души, смог бы когда-нибудь снова вернуть себе свою духовную силу, если бы ему удалось прикоснуться к тем источникам жизни, которые питали Амброзиуса?