Краеугольный камень

– Мы с вами, по своему положению, неверующие люди-человеки, а всё одно – оттуда, оттуда ведь! Гх, гх, если же сурьёзно говорить, а не шутки шутковать, то потому запели они, даже середь этого страшного пожарища и разора, что, вы, наверное, не знаете, Единка издавна – село певческое, хороводно-плясовое да игручее. У нас тут от мала до велика, почитай что едва ли не с ребячества, с маладенчества самого и до гробовых досточек шибко склонны попеть. Если же стесняются своего певунства, то, с пониманием, что не надо нарушать гармонию и красоту человечьего единения в песне, норовят как-нибудь этак тихохонько подтянуть в спевках. Всё как-никак вместе с людьми, заодно с ними душой и помыслами. Клуб у нас тут сколотился за десятилетия после войны добрый: гармонистам, балалаечникам, хористам, солистам, ансамблистам и кому угодно ещё, если имеется тяга к чему-нибудь изящному и художественному, – раздолье и воля беспредельные. Повелись же у нас сии забавы от Евграфа нашего графского. Уже говорил вам, что люди вечерами, в праздники кучились вот возле этой его славной избы и во дворе. Пели, плясали, хороводились, в запевочках шуточками-прибауточками перебрасывались, вроде как, говоря по-современному, соревновались, кто кого перешутит, пересмеёт. Саня с Катей тем самым сейчас и занимаются, помимо, конечно, разбора кровли. И доселе по праздникам да в свободные минутки вечерами поём-пляшем. По настроению в хлопотах будних, а то и за работой, даже на лесоповальных делянах в трудах тяжких могём замурлыкать себе под нос, к чему наш Николаша, к слову, был весьма охотлив. Подсобляет нам песня и пляска жить-быть, сносить без ожесточенности, без уныния, а поболе в добросердечии и единстве тяготы и мытарства, коих время от времени с лихвой подваливает в каждый двор и в леспромхоз. Уж коли поминаем Колю, то следует сказать – семья Птахиных вся певческая, музыкалистая, плясовая. Слышите, слышите Саню? Ведь отменный басок у морфлотца нашего молодецкого, – правда? Галинка, матушка его, вот, скажу вам, кто всем нашинским певуньям певунья и плясуньям плясунья. Такущие дисканты по-девчоночьи голосистые и задорные выводит в песнях, что у всякого в груди само по себе зачинает петься да подпеваться. Только с уходом Коли и старшего сына Михаила больно уж посжалась бабонька, попритихла, родимая, поблёкла жизнью своей отныне одинокой, опечаленной навек. Вся такая открытая до распахнутости, удалая, бойкая, заводная завсегда была женщина, любо-дорого было посмотреть на неё, теперь же – старушечкой ходит-бродит по селу. Как не повстречаемся с ней где-нибудь – всё про Колю наговориться не можем. Каждую малейшую чёрточку из его жизни вспомянем, оглядим со всех сторон, – полегше становится, Галинка даже улыбнуться может. Но знаю: дома плачет, и мокрыми и сухими слезами, рвёт её душу тоска и мука мученическая. Про то, как Коля ушёл из жизни, я вам так и не рассказал? Нет! Понимаю, понимаю, почему: снова увлёкся рассказами про красоты нашей таёжной жизни, и даже, знаете, будто бы совсем забыл, что Коли нашего уже нет как нет с нами. Кажется, что живёхонек-здоровёхонек он и вот-вот запоёт. Знаете, в сердце моё он до того крепко вжился, что не могу уразуметь окончательно и бесповоротно: а ведь никогда уже его не будет с нами. Ни-ког-да. Вот вам, Афанасий Ильич, и небеса ваши: там они, в вышине неведомой, или туточки, совсем рядышком – в нас, в сердце, в душе? Согласитесь, есть о чём поразмышлять, о чём призадуматься на досуге. Э-хе-хе, жизнь-житуха наша: сёдни жив, а завтра – тру́ха.

Глава 36