Краеугольный камень

– Н-да… пожалуй, – неуверенно вымолвил Афанасий Ильич и сам удивился своей неохоте куда-либо уезжать отсюда.

– Как скажете: поехали, так поехали, – казалось, и старик не был настроен уезжать. – Что ж, экипаж подан, милости просим в карету.

От Ангары, похоже, от того от самого Задуя-Задуевича, уже в который раз за последние час, полтора мощно надвинуло сжатого холодного воздуха. Принагнулись и заколотились ветви черёмух, в очагах пожарища ярко и местами яростно всполыхнуло, следом трескуче и жёстче зашумели, захрустели уже догоравшие брёвна и доски.

– Ветер припускается, что ли? – тревожно озирался старик. – Да не-е-ет: поднажал Задуй-Задуевич, да тут же на боковую завалился, старичина, и стихнул. Кажется. Гх, гх, не надо бы сейчас ветродуя, тем более с круговертями: пусть Саня наш повершит своё большое дело, по-путёвому, по-задуманному, по мечтам своим молодым, покамест необоримым. Оно, это самое его дело, может статься, такое же важное и ответственное, как избу срубить, хозяйство завести и потянуть его на своём горбу, детей родить или, напротив, уже выросших, оперившихся, направить во взрослую жизнь. Через то дело, которым сейчас занят Саня с невестушкой своей прекрасной, на долгие-долгие годы впредь жизнь будет обустроенной, удобопонятной, сытной, и не только для тебя, а и – дальше, дальше в родове. Знаете, смотришь, дорогой Афанасий Ильич, на них – и радуешься, искренно ликуешь даже. Всё же мудро устроено человечье общее житьё: если молодым не дают идти вперёд, не позволяют дерзать, творить, а то и немножко подхулиганивать кое в чём и кое-когда, то вся жизнь общества мало-помалу неумолимо закисает, мутнеет, начинает стыдиться самой себя. Молодости нужно доверять, верить в неё, распахивать – если хотите, не без угодливости, – перед ней двери, выводить на большие дороги.

Старик, как бы опомнившись, прикусил губу, в повинности, но очевидно притворной, улыбнулся:

– Что, опять я, старый говорун, охомутал лозунги, затрещал этакой оптимистической трещоткой? Уж простите!

– Что вы! – проявил дежурную учтивость Афанасий Ильич и понуро, в перевалкости своего большого, богатырского тела направился к машине.

«Село горит, а он, видите ли, улыбается, побасенками, фразочками сыпет. Н-да, и взаправду сказочный дед!»

В неторопкости, с оглядками на пожар уселись, в конце концов, в кабину. Ветер действительно несколько утих, видимо, задремал старичина Задуй, даже ветви не раскачивало, однако чувство беспокойства, тягостного ожидания чего-то неприятного, непредвиденного и даже непоправимого не оставляло ни старика, ни Афанасия Ильича.

Крепко чихнув, затарахтел мотор, – вот-вот тронутся в путь.

Однако старик не спешил отжать педаль сцепления и надавить на газ, а Афанасий Ильич так и вовсе высунулся в оконце дверки, сощурился: над полем рядом с избой на птахинском огороде внезапно взнялось пламя. А от избы той изгородь проброшена через всю усадьбу к основной избе с её надворными постройками, с навесом, с высокими воротами. Если полыхнёт эта изгородь с сухой травой, то, возможно, не удастся спасти обе избы.

– Эх, Задуй всё-таки сотворил втихаря, исподтишка своё чёрное дельце – раздул огонь, разметал искры, – досадовал старик, так и не решаясь стронуться с места.

– Подождите немного: я – сбегаю, – неожиданно сказал Афанасий Ильич и стремительно, как в броске, выбрался из кабины. – Кто знает, не помогу ли чем.

– А как же на поезд, уважаемый Афанасий Ильич? Ведь немного осталось до прибытия. Может – поедем? Какая же теперь подмога может быть, коли аж целое село со всех краёв горит и гибнет? Задуй, думаю, всего-то на какие-нибудь минуты затих. Соберётся с силам – даванёт так, мерзавец, что останется Сане с Катей только лишь спасаться бе́гом поближе к берегу, где нет строений, и по набережной тропе уйти подобру-поздорову восвояси, домой. И жить дальше, как жилось и моглось. Что ж, видать, не судьба для Сани… да что там – для Александра Николаича Птахина! не судьба для него выручить из беды своё родовое гнездо. А жаль, жаль. Эх, судьба-судьбишка, где твоя манишка!

Афанасий Ильич на секунду-другую задержался, – возможно, подумал или почувствовал: действительно, какая же может быть помощь? Ветер, кто знает, не вернётся ли, да в свежих, накопленных силах, не поднажмёт ли своим неумолимым природным могуществом? А то не подкрадётся ли с другого бока, да в крутящемся танце, не пронесётся ли, точно бы в шалости, по селу замысловатыми вихрями, коловращениями? Если же так и будет, то возле птахинской избы непременно полыхнёт вон та огромная поленница, а следом может заняться соседская изба с надворными постройками, с общим забором по улице. Нынешняя весна простояла сухой, погожей, а потому древесина, нескошенный повсюду прошлогодний травостой в таком теперь состоянии, что малейшей искорки достаточно – в мгновение пламень взмахнётся беспощадным палом, неудержимой и страшной огненной бурей. А потому выходит, что птахинская изба всё же обречена.