Читаем Краеугольный камень полностью

– Эй, хва базарить… начальнички! – прикрикнул Петруня, запуская копьём очередную ссечённую сосёнку, но так, что она полетела если не в самих собеседников, то небезопасно близко обок. – Льни-ка, дед, вон туда воды! Да живее шевели мослами, чёрт сивый. На горке не начесался языком, на?

Фёдор Тихоныч изобразил для Афанасия Ильича в самоирочной весёлости говорящее лицо, шепнул:

– А что, может быть, вы и правы: настоящие мужики. Вот такие люди, решительные и напористые да бессребреники, мне во всю жизнь по душе. Больше бы таких, а то – протухаем, киснем, из пустого в порожнее переливаем. Наверное, напраслину я понагородил вам про них, нафантазировал, дуралей. Что ж, химики, не химики они, грубияны, не грубияны, а главное – люди с живой душой. К тому же люди они, вижу, крепкой породы. Правда, паренёк у них хлипковат, явно хвор. На том бывайте, любезнейший Афанасий Ильич. – Неожиданно и улыбчиво подмигнул: – Пиджачок-то не жалко?

Афанасий Ильич отмахнулся рукой, тоже в улыбчивой, но сморщенной самоиронии, и замахал лопатой с нараставшим усердием, которое переходило минутами в рьяность, словно бы побаивался, что Петруня снова одёрнет.

Старик посеменил с вёдрами к Петруне и ещё издали поинтересовался:

– Куда, добрый человек, говоришь, льнуть?

– Для начала, дед, – себе на язык. Остуди – вижу: раскалился он докрасна. Шуткую, старина, шуткую, на! Чё мигалки выпучил? Я вообще-то весёлый и добрый мужик, но заедает меня часом подковырнуть какого-нибудь хитромудрого пескаря и тем более прохиндея. Нет, ты, уверен, не прохиндей, но на пескаря с хитрецой тянешь. А льни, слышь, братан, во-о-он туда, повдоль поленницы. Нашего водоноса Михуся не дождёшься, только за смертью молодых посылать. Хе, нет: а вон и он нарисовался из-за бугра! В три погибели согнулся, бедняжка, под двумя-то ведёрками. А если мешок с сахаром или картошкой килов этак под пятьдесят на его хребетик забросить? Загнётся, соплями с кровью исхаркается. Да и шагу не шагнёт – коровой на льду растянется. Ну, шлангов и хиляков понародилось на земле русской! А ведь богатырями славилась Русь наша великая, – скажи-ка, старик. Эй, Михусь, ты чё, в штаны навалил: враскорячку ползёшь? Рви сюда с водой! Поливай, где и дед.

От поленницы и забора огонь насилу отбили, но он, беспрестанно раздуваемый и подгоняемый, втихаря, казалось, окружая, обхватывая в кольцо, пополз закраинами села на соседние с птахинской избы и застроенные дворы. Ко всему прочему, догорали и пыхали искрами пять-шесть плотно застроенных усадеб, стоявших хотя и в отдалении, на соседней улице и в проулке, однако заборами и сухим бурьяном заброшенных огородов довольно и опасно тесно прилегали к Птахиным. И если ветер по извилистой единковской долине захочет пронестись в каком-нибудь замысловатом кружении, вихрями, то, понятно стало тем, кто тушил, отстоять птахинскую избу, пожалуй, не удастся.

Час, два ли не разгибаясь и бригадой пахали в одной упряжке (на ходу шепнул Афанасию Ильичу старик, чему-то радуясь), – счёт времени потеряли, да и не следили. Устали, вымотались, руки пообжигали, одежду продырявило огнём, с лихвой надышались гарью, – в горле скребло от дыхания, а голос осип. Пить страшно хотелось, однако никто не посмел отхлебнуть или плеснуть на лицо из ведра старика или Михуся, – до капли в огонь. Сам Михусь принесёт вёдра, а расплескать уже не может; кто ближе к нему оказывался – помогал. Падал парень в траву, отлёживался минутку-другую. Не подгоняли его, иной раз поглаживали по плечу: мол, крепись. Другой работы не предлагали, потому что понимали – такой слабый, задохнётся в дыму, обожжётся, а то и, обессиленный, потерявший сознание, упадёт в огонь, обгорит. Воду таскать – всё же свежим воздухом досыта дыши, воды холодненькой попей, лицо, как благодатью, спрысни на берегу.

Глава 41

Афанасий Ильич, улучив удобный момент, сказал Петруне на ходу:

– Слышь, надо бы освободить вашего парня от работы. Жалко человека: сам видишь – совсем плох он.

Петруня не отозвался, притворился, что не услышал. Но Афанасий Ильич заметил на его лице ломано-косым углом вздрогнувшую опалённую бровь, морщинисто и туго покривившиеся губы, но и – никак не дерзкий, никак не с вызовом, а как-то растерянно блуждающий и скорее мягкий, даже покорливый, чем просто беззлобный, взгляд. И отчего-то подумал: «Не иначе, чёрт с ангелом схватились в его душе. Наверно, так и промолчит».

Однако в один из необходимых роздыхов Петруня неожиданно обратился к приблизившемуся к нему с лопатой Афанасию Ильичу, – предложил посидеть, перекурить на бревне. Хмуро-блаженно задымив папиросой, заговорил с ним простыми словами, казалось, напрочь забыв своё любимое, разнузданное «на». И в голосе если не пропала вовсе, то отчего-то разгладилась хрипота. Ни единого грубого, бесцеремонного слова не услышал Афанасий Ильич.

«Все мы люди, все мы человеки», – припомнились ему чьи-то, не совсем понятные, но широко обобщающие слова.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Жюстина
Жюстина

«Да, я распутник и признаюсь в этом, я постиг все, что можно было постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но не преступник и не убийца… Ты хочешь, чтобы вся вселенная была добродетельной, и не чувствуешь, что все бы моментально погибло, если бы на земле существовала одна добродетель.» Маркиз де Сад«Кстати, ни одной книге не суждено вызвать более живого любопытства. Ни в одной другой интерес – эта капризная пружина, которой столь трудно управлять в произведении подобного сорта, – не поддерживается настолько мастерски; ни в одной другой движения души и сердца распутников не разработаны с таким умением, а безумства их воображения не описаны с такой силой. Исходя из этого, нет ли оснований полагать, что "Жюстина" адресована самым далеким нашим потомкам? Может быть, и сама добродетель, пусть и вздрогнув от ужаса, позабудет про свои слезы из гордости оттого, что во Франции появилось столь пикантное произведение». Из предисловия издателя «Жюстины» (Париж, 1880 г.)«Маркиз де Сад, до конца испивший чащу эгоизма, несправедливости и ничтожества, настаивает на истине своих переживаний. Высшая ценность его свидетельств в том, что они лишают нас душевного равновесия. Сад заставляет нас внимательно пересмотреть основную проблему нашего времени: правду об отношении человека к человеку».Симона де Бовуар

Донасьен Альфонс Франсуа де Сад , Лоренс Джордж Даррелл , Маркиз де Сад , Сад Маркиз де

Эротическая литература / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Прочие любовные романы / Романы / Эро литература