Читаем Краеугольный камень полностью

– Да-а, только тут со мной. Зато навсегда, навек. Никто не уведёт. Второй раз, но уже с отсидки, не дождалась моя девонька, а-а-а – божи-и-и-лась на свиданке после суда! Трое детей у неё, уже взрослых, мужинёшка с машинёшкой и с должнёшкой. Какой-то шишка при жэковской конторе. Квартирёшка у них с мебелёшкой. Да и всё такое прочее. Гнездо свила, – ну и ладно. Как-то раз, бесприютный, бездомный, не очень-то импозантный и не очень-то трезвый, заглянул я к ней в гости, но просто так, лишь посмотреть в глаза. Перепугалась, попятилась, чуть не брякнулась на спину. Я ушёл, на. Сразу, молчком, чуть не бегом. Знаешь, глаза уже не те у неё были – выцвели и округлились. Уши торчали из волосёнок, а сами они свалялись и поредели. На крольчиху стала смахивать. Не мог смотреть на неё. Никак не мог! Тягость навалилась и чуть было не задавила моё сердце. Эх, здорово, что та она осталась на моей груди! Бывало по молодости: подойду к зеркалу – любуюсь. Потом, с тоски или бес знает почему заколобродился я с друганами по воровским делам и делишкам. Понятно: статью за статьёй впаивали. С годами приобвык. После отсидок по хатам и общагам разным обитал, шмары, чувихи возле меня табунами ходили, но сердце ни одну не приняло. Упиралось! Случалось, подбредали и серьёзные женщины, – тоже ни разу не ёкнуло в груди. Так, для баловства держал их возле себя. Тогда, ещё желторотым, не понимал, что́ со мной. Но как-то раз, кажись, после третьей ходки, врубился: терять мне после неё было нечего, жизнь – трын-трава, лишь бы из одного дня в другой продраться, не сдохнуть. Превратился в перекати-поле: куда ветер подует – туда и качусь. Да всё – под горку, в очередную колдобину или даже в яму подталкивало и даже сбрасывало меня. Ни кола ни двора. Но на груди – она. Она. Со мной. Та! Вроде как орденом за заслуги, что когда-то был человеком, и – каким! Орден-то аж светится, – скажи-ка, Афоня? Но что толку: в груди из года в год одна канитель – пусто и глухо. Но, знаешь, брат, поглядываю сейчас на этих ребят, что избу родовую разбирают, и разбирают, несмотря ни на что, в обстановке как на поле битвы, и за рёбрами, точно за решёткой, чего-то хоп, хоп, шлёп, шлёп, – проклёвывается, пошевеливается полегоньку, а может быть, и воскресает какое-то хорошее чувство, на волю просится. Начинает моментами потряхиваться и отстукивать: мол, могут же люди, а ты? Обормот обормотович, – вот кто ты. Эх, мать вашу!.. Ладно, будя, на, чирикать и слюни распускать. Ты, коммуняка, не поп, а я, богохульный и очертелый зэк, не на исповеди. Видать, водчонки я перебрал, вот и понесло меня, на. А лучше подбрось-кась, брат Афоня, земли туда, да побольше. И вон туда. А ещё к тому пню с сосёнками не помешало бы.

– Слушаюсь, на, товарищ старшина!

Глава 43

– Прям, на, стихами сыпешь. Что ж, и я тебе стишком отвечу: я не поэт, но говорю стихами, пошёл ты, на… мелкими шагами. Ничё? А если серьёзно, слушаться, конечно же, слушайся, но не рви жилы: здоровье своё пожалей. Лопатой размахиваешь, – подумаем, чертей разгоняешь.

– Может, так и есть. Эй, нечистая сила, кыш отсюда, нечего путаться под ногами! А ты, Петруня, вижу, поэт. Если не совсем поэт, то человек с лирической жилкой. С таким богатым житейским опытом и всякими разными мыслями, не исключено, что со временем к поэзии или к любомудрости направишь свои стопы.

Говорил Афанасий Ильич в такой лёгкой манере, однако и сам не понимал ясно – серьёзны, правдивы ли его слова или же, по своей застарелой привычке, подзуживал, поддевал человека. Но как бы ни было, а хотелось побеседовать, пообщаться с Петруней, понять его глубже, увидеть душу его и, возможно, поддержать как-нибудь, словом или делом.

«Хотя набедокурил по жизни, натворил делов этот человек, но, похоже, что всё же не по злу. В большинстве случаев наверняка даже не по умыслу. Но, думаю, – по чужой недоброй задумке. Ещё парнем сорвался, как с обрыва, и ни тогда, ни после никто не смог остановить, никого рядом не оказалось, способного помочь, придержать и наставить».

«Может быть, здесь, у несправедливо погибающей Единки, возле спасаемой всеми нами птахинской избы, Петруне и выгрестись к настоящей жизни?»

«Но, может, все мы, кто вольно или невольно собрались в Единке, начнём отсюда каждый свой путь к какой-то настоящей жизни, к правильной судьбе? Кто знает!»

«Но почему, почему я снова думаю, что жизнь у меня не настоящая, а судьба не правильная?»

Не было ответа.

Возможно, не все чувства и ощущения в себе волен человек объяснить и понять.

– До стихов, Афоня, не очень-то охотлив: какую из поэзийных книжек, бывает, не откроешь, поелозишь зенками по странице, по другой скользнёшь – и зевотой пасть рвёт. Иной писака расписакается вроде и кучерявисто, приманчиво и этак зазывно, но никак мне, читателю, не доковыряться, чего и зачем он там накалякал. Люблю, чтоб просто, чтоб душевно было. Вот так, как у Серёги Есенина, слушай:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Жюстина
Жюстина

«Да, я распутник и признаюсь в этом, я постиг все, что можно было постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но не преступник и не убийца… Ты хочешь, чтобы вся вселенная была добродетельной, и не чувствуешь, что все бы моментально погибло, если бы на земле существовала одна добродетель.» Маркиз де Сад«Кстати, ни одной книге не суждено вызвать более живого любопытства. Ни в одной другой интерес – эта капризная пружина, которой столь трудно управлять в произведении подобного сорта, – не поддерживается настолько мастерски; ни в одной другой движения души и сердца распутников не разработаны с таким умением, а безумства их воображения не описаны с такой силой. Исходя из этого, нет ли оснований полагать, что "Жюстина" адресована самым далеким нашим потомкам? Может быть, и сама добродетель, пусть и вздрогнув от ужаса, позабудет про свои слезы из гордости оттого, что во Франции появилось столь пикантное произведение». Из предисловия издателя «Жюстины» (Париж, 1880 г.)«Маркиз де Сад, до конца испивший чащу эгоизма, несправедливости и ничтожества, настаивает на истине своих переживаний. Высшая ценность его свидетельств в том, что они лишают нас душевного равновесия. Сад заставляет нас внимательно пересмотреть основную проблему нашего времени: правду об отношении человека к человеку».Симона де Бовуар

Донасьен Альфонс Франсуа де Сад , Лоренс Джордж Даррелл , Маркиз де Сад , Сад Маркиз де

Эротическая литература / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Прочие любовные романы / Романы / Эро литература