Крах каганата

— О, достойная и смелая, собери свою волю и внимай. По приказу каган-бека, были лишены жизни трое ваших детей: и Давид, и Эммануил, и, само собой, Элия. Горе нам, горе! Видно, злые силы замутили разум Иосифа, раз он пожелал смерти сыновьям... — И раввин искренне заплакал.

Но зато аланка сидела оцепенелая, онемевшая и смотрела на него с удивлением. Еле слышно произнесла:

— Я не верю. Быть того не может. Он мне обещал.

— Нет, увы, — отозвался священнослужитель, тяжело вздыхая. — Нам сказали точно. Уважаемые купцы, продававшие в Итиле вино... Три могилки в склепе его величества. С надписями имён трёх царевичей.

— Замолчите, слышите? Всё равно не верю! Я пошлю надёжного человека, чтоб разведал. И тогда решу...

Государыня словно помешалась: несколько недель, ожидая возврата лазутчика, ела очень мало, на прогулки не выходила, но почти беспрерывно молилась, призывая Силы Небесные сохранить и помиловать её добрых мальчиков, дать ей успокоение в жизни. Только в середине месяца Шевата, к празднику Нового года деревьев («Ту би Шеват»), прискакал гонец из столицы. Не очистив даже грязи с сапог, он прошёл в комнату царицы. Из-за двери раздался слабый женский вскрик. А затем послышался и голос посыльного: «Помогите! Скорее! Наша госпожа без сознания!..» Ирму откачали с трудом.

Первые десять дней она проболела, не вставая с кровати, но потом силы к ней вернулись. И уже к празднику Пурим чувствовала себя крепкой, подарила слугам и горничным по серебряному шэлэгу и в охотку ела треугольные пирожки из сладкого теста с маковой и медовой начинкой. А, оставшись наедине с Кофином, без обиняков задала вопрос:

— Полон ли ты прежнего желания — разгромить Итиль?

Комендант почтительно поклонился:

— Несомненно, ваше величество. Даже больше — после скорбных вестей о бесчеловечном поступке Иосифа.

— Славно, очень рада. Я хочу уехать в Магас не позднее первых чисел Нисана, как слегка просохнут горные тропы.

— Сделаем вид, будто вы сбежали?

— Сделаем вид, будто я умерла. Так надёжнее.

— Сарра останется с нами, в Хазар-Кале?

— Да, с тобой и Тамарой. Отвечаете за неё головой.

— Не тревожьтесь, ваше величество, сохраним её, как родную дочь. Скольких человек вы возьмёте в сопровождение?

— Двух мужчин, не более. Самых надёжных, преданных мне всецело, — Ибрагима и Абдуллу. Я их знаю двенадцать лет, и они без раздумий пожертвуют жизнью ради меня.

— Но ещё необходим третий — кучер для возка.

— Никакого кучера. Я скачу верхом.

Накануне отъезда Ирма попросила Тамару:

— Береги мою девочку. Ближе Сарры у меня никого больше не осталось.

Хо-мефсин упала перед ней на колени:

— Ваше величество, умоляю, не уезжайте. Это добром не кончится. Мой супруг — мечтатель, он вообразил, что сумеет победить каган-бека, и вовлёк вас в свои фантазии. Рассудите здраво! Вы и сами погибнете, и других убьёте. Шутка ли сказать — затевать войну против государя! — И родимое пятно у неё на щеке сделалось сиреневым.

Бывшая царица провела ладонью по плечу товарки:

— Успокойся, милая. У меня нет иной дороги. Или смерть, или же отмщение. Жить с сознанием, что за гибель моих детей их убийцы не поплатились, невыносимо. Если брат Димидир не окажет помощи, я придумаю что-нибудь другое.

Утирая слёзы, фрейлина ответила:

— Мне перечить не след вашему величеству. Но душа стенает: впереди нас ждёт много-много крови!

— Ощутить на коже тёплую кровь врага — разве это не счастье?

А во время прощания с Саррой разведённая супруга Иосифа и сама не сдержала слёз. Извлекла из лайкового мешочка длинную серебряную цепочку, на которой висел тонкий золотой перстень с вправленным в него бриллиантом, и надела на шею дочке. Прошептав при этом:

— Сохрани его. Если я умру, он тебе обо мне напомнит.

— Отчего вы умрёте, маменька? — удивилась та.

— Мало ли причин! И на всё воля Божья. Слушайся Тамару и молись за меня как следует. Может быть, ещё встретимся.

Девочка заплакала вслед за Ирмой:

— Маменька, мне страшно! Не бросайте нас!

— Не могу, родная. Ты, когда вырастешь, всё поймёшь и не станешь сетовать...

Отбывали вечером. Облачили опальную государыню в платье немого Ибрагима — кожаные штаны и куртку, шерстяной плащ и косматую чёрную папаху, под которую спрятали длинные волосы аланки. Верхний край плаща заслонял низ её лица, чтобы скрыть отсутствие бороды и усов. Так она и проехала вместе с Абдуллой сквозь ворота крепости. Караульный крикнул им по-гургански:

— Вы куда, Абдулла, на ночь глядя?

— В Беленджер, за раввином.

— Что-нибудь случилось? Кто-то заболел?

— Нашей госпоже нездоровится. Кашляла с утра с кровью.

— Да хранит её Небо! Может быть, раввин исцелит заодно и немого Ибрагима? — пошутил охранник.

Ирма ехала, завернувшись в плат, совершенно невозмутимо. А её слуга только отмахнулся:

— Глупый ты, Керим. Над увечными смеяться не подобает, — и они растворились в вечерних сумерках.

А в излучине Ярыксу их уже поджидал, сидя на коне, подлинный немой Ибрагим. Поравнявшись с ним, Абдулла сделал жест рукой, тот кивнул, и царица со слугами повернула налево — в противоположную сторону от Беленджера — к Тереку, в Аланию.