Крах советской модели экономики

послушанию и даже холопству, к постоянному ожиданию команды сверху, к

безответственности и безынициативности. Наоборот, начальники сплошь и рядом теряли

профессионализм, занимались “общим руководством” и всяческим угождением

вышестоящим инстанциям, умело приспосабливались к выживанию. Номенклатурные

привилегии верхов стимулировали массовый карьеризм, приспособленчество, стремление

залезть повыше по социальной лестнице, не считаясь со средствами.

В свою очередь сама номенклатура со временем все больше отходила от своих

утопических целеполаганий (“догнать Америку”, построить коммунизм к 1980 г. и т.д.) и все

больше сосредотачивалась исключительно на собственных интересах. И Сталин, и созданная

им экономическая модель вполне устраивали новую советскую номенклатуру. Но

централизованное государственное планирование производства и распределения продукции

создало на деле не только самую громоздкую, но и самую неэффективную систему, породившую невиданную расточительность факторов производства и принудительный труд.

Апогеем в демонстрации “преимуществ” сталинской модели экономики стал период

брежневизма, или застоя (1964-1982 гг.), когда заложенные в этой модели принципы и

административные механизмы стали давать те реальные результаты, которые рано или

поздно они и должны были дать.

Это – отторжение всех попыток реальных рыночных реформ и перехода к

интенсификации производства. Это – апатия к научно-техническому прогрессу. Это –

превращение власти как в центре, так и на местах в узкие группы “единомышленников”, защищающих нетленные “социалистические ценности” Это – неостановимое снижение

эффективности производства, темпов его роста, нарастание социального недовольства и

зависимости от помощи Запада.

Справедливости ради, надо сказать, что в 60-70ые годы под руководством А.Косыгина

были сделаны две важные попытки осуществления рыночных реформ (1965 и 1979 гг.).

Много говорилось о переводе государственных предприятий на полный хозрасчёт, о

необходимости ориентации производства на такие показатели, как прибыль и

рентабельность, о правах предприятий на свободную реализацию сверхплановой продукции

и т.д. Однако отраслевые министерства не поступились своей властью и сделали всё, чтобы

предприятия не получили слишком много экономической свободы.

Основные идеи косыгинских реформ были реализованы в годы горбачёвской

перестройки. Всё это привело к развитию рыночных отношений, интеграции рыночных

механизмов в плановую систему и даже к ликвидации Госплана СССР. Однако это не

создало настоящего рынка, не привело к отказу от СМЭ, а лишь стимулировало развитие по

ложному пути – по пути “рыночного социализма”.

Но не приходится забывать, что попытка Чехословакии в 1968 г. пойти по пути

“рыночного социализма”, по пути построения “социализма с человеческим лицом”

закончилась крахом. Более того, в связи с событиями в Чехословакии и в СССР

прекратились попытки частичных реформ, возникла реальная опасность официальной

реабилитации Сталина и его преступлений. Общество находилось в ожидании возврата к

прежним дохрущёвским временам.

А ситуация в экономике всё ухудшалась. 70-е годы вновь продемонстрировали

неспособность “реального социализма” к трансформации, а его руководителей к

проведению реальных реформ, темпы роста производства снижались, социальные проблемы

накапливались. Бывший помощник Л.Брежнева А.Черняев вспоминает 80-е годы:

“Экономика страны производила совершенно безнадежное впечатление. С продовольствием

становилось все хуже и хуже. Особенно ощутимо это было после “олимпийского изобилия”.

Очереди удлинились. Но не было ни сыра, ни муки, ни капусты, ни моркови, ни свеклы, ни

картошки. И это в сентябре! Колбасу, как только она появлялась на прилавках, растаскивали

иногородние … Что наш “реальный социализм” погряз в тяжелейшем морально-

экономическом кризисе , свидетельствовало такое, казалось, немыслимое с 20-х годов

явление, как забастовки”31.

Скука, унылость и серость были характерными чертами внутриполитической

ситуации в обществе. Делать вид, что работаешь, а также делать вид, что платишь за труд –

было обычной практикой на производстве. В стране процветали беспринципность, нетребовательность, всепрощенчество и пустословие. Но при этом продолжалось

преследование инакомыслия, диссидентов, церкви и т.д.

Из колхозов уходили последние признаки кооперативных отношений, которые

заменялись огосударствлением, превращением колхозов в совхозы, усилением

бюрократического командования и ухудшением качества работы. Официально считалось, что колхозная форма собственности является низшей по сравнению с государственной и

поскорее надо “стирать грани” между колхозами и совхозами. А колхозники превращались