Кран-Монтана

Через несколько месяцев Карлотта получила письмо от Клаудии. Лежа на кровати в своей комнате на улице Миромениль, она видела ночь за окном, и огоньки других окон мерцали, точно лампочки гирлянды. Были ли за другими окнами другие девушки? Были ли и они пленницами мигающих тел, то вспыхивающих, то гаснущих?

Шли ли по длинным берегам к концу сущего, по дороге испаряясь в воздухе?

Карлотта осознала, что у нее есть тело, в одиннадцать лет. После коллежа, под вечер, она, никуда не заходя, возвращалась на улицу Миромениль. Она входила в дом с черного хода и поднималась по лестнице для прислуги, парадная лестница выходила в офис ее отца, который не любил, когда его беспокоили – хотя никто на свете не мог бы сказать, что именно Боря Тбилиси делал в этом офисе и почему его ни в коем случае нельзя было беспокоить, ведь по делам он ходил в другой офис, на бульваре Малерб, в нескольких сотнях метров.

Она помнила молодого человека, незнакомого и аккуратно причесанного, в пуловере в клетку, таком же, как у ее братьев, который стоял, прислонившись к входной двери. Он попросил ее помочь ему принести бутылки из подвала, и она пошла за ним, вежливо, как ее учили; у него были каштановые с рыжинкой волосы, шелковистые на вид. Ей и в голову не пришло отказаться. Она вообще никогда не говорила «нет».

Ей пришлось его потрогать. Она почувствовала в своей ладони теплого зверька, мягкого и упругого на ощупь, как мускул или как осьминожек, и просто подумала: «Сейчас я подцеплю заразную болезнь». Он глухо заурчал – она чувствовала, как звук поднимается из самого его живота. А потом вдруг, почти сразу же, зверек на нее плюнул. Что-то липкое, мокрое запачкало ее пальто. В тот день на ней были физкультурные тапочки, голубые с белым кантом. Дыхание застряло у нее в горле, как комок перьев.

После подвала Карлотта поднялась домой. У нее кружилась голова, она что-то сказала родителям, а может быть, и не сказала, она помнила только, как отец тянул руку к ее юбке и спрашивал странно сдавленным голосом: «Он тебя трогал здесь?» Он задавал этот вопрос раз за разом – до бесконечности. Саломея Тбилиси стояла в сторонке, бессильно опустив руки, до странного невыразительная.

Карлотта помотала головой, потом захотела снять с себя всю одежду, и мать унесла ее, навсегда. Карлотта иногда думала, что ее убрали в потайную комнату, предназначенную для грязной одежды, в какой-то параллельный мир, где прячут секреты. Она представляла себе комнату, в которую входили, задействовав сложный механизм, за книжным шкафом или за камином, что-то вроде пещеры, с сырыми стенами, где лежат сложенные ее пальто, юбка, свитер в стопках другой одежды – там и черное платье, и серый шерстяной костюм, и кружевные блузки, – и еще в этой комнате лежат аксессуары, заколки для волос, перепутанные золотые цепочки, бриллиантовые сережки. Она часто перечисляла все это ночью в кровати. И поняла спустя время, может быть, несколько лет, что всю эту одежду и украшения видела на незнакомцах с черно-белых фотографий в библиотеке.

Больше об этом никто не говорил, и Карлотте пришлось по-прежнему пользоваться черной лестницей. Ей казалось, что она больше не думает о молодом человеке, разве что мимолетно, как будто ее мозг заблокировал доступ к этой зоне воспоминаний. Но она больше не могла ходить одна вечером по улице; один-единственный раз, когда ей было семнадцать лет, ее застигла темнота после урока музыки, она выкурила по сигарете со своим учителем, студентом-поляком с прозрачной кожей. Карлотта бежала по улице, ночь наступила внезапно, как обрушилась. Ее нашли на тротуаре, она лежала, согнув ноги под прямым углом, струйка крови текла из уха, как будто сон силился вырваться из ее памяти.

Лежа на кровати, Карлотта вспоминала тот день в конце июля 1970-го, перед тем как Клаудия ушла навстречу своей судьбе, когда в ней еще жила робкая надежда на нормальную жизнь. Она возвращалась из бассейна с Клаудией, Крис и Франко. Они шли по шоссе на Монтану, в купальниках. Крис в своем цельном, обрисовывающем груди, Клаудия в джинсовых шортиках с влажным пятном, провокационно расплывавшимся на ягодицах, Франко Росетти в красных плавках – на эту опасную зону лучше было не смотреть. Карлотта помнила, каким теплым и размягченным был асфальт под ее ногами. Ситцевое платье болталось на руке, ветер обдувал кожу, как горячее дыхание фена на каникулах у моря.