Кран-Монтана

Таким же образом испарились целые куски жизни Клаудии. Вдруг в одночасье она появилась под ручку с Жаком Саврье. Она познакомилась с ним на обеде в Кран-Монтане, он был дипломатом и жил в Женеве, вот и все. Никто никогда не задавал вопросов. Она вышла за него замуж в 1975-м, на лужайке на берегу озера Леман, в потрясающем зеленом платье. Она шла по траве, точно растительный нарост, распустившаяся водоросль. Крис помнила платье, свободный узел волос Клаудии и маленькую белокурую девочку, тогда лет четырех, называвшую Жака Саврье «папа», с гостями, которые улыбались, качая головами. Похоже было, что присутствующие в целом одобряют и хоронят прошлое в глубокой яме, там, на сырой лужайке, попивая шампанское. Вспоминая об этом, Крис чувствовала влагу озера и слышала крики чаек, пронзительные, почти зловещие, но она неспособна была вспомнить, действительно ли слышала их, или это был плод ее воображения, как и все остальное со временем.

Что до Карли, ее брак был еще более призрачным, она просто вернулась из Тосканы с золотым кольцом в форме змеи и фотографией. На ней улыбалась пара, загорелая, одетая в белое, но солнце было такое ослепительное, что их силуэты таяли на фоне неба, как два привидения. Ее муж, которого звали Анджело Вентурини – никто или почти никто не запомнил его имени, – уехал на съемки фильма Дарио Ардженто, то ли Suspiria, то ли Rosso Profondo[19], но в титрах от него не оказалось и следа. Карли же вернулась в Кран-Монтану, замужняя и одинокая.

Через несколько месяцев, когда пошли слухи об «ассистентах» ее мужа, все делали вид, будто забыли, и кольцо-змея исчезло тоже в одночасье. Когда Карли остригла волосы два года спустя, Крис увидела в этом знак смирения перед судьбой или вдовства. Как будто не было больше смысла терять время на жизнь.

Были, однако, необыкновенные годы, в эти годы мужья оставались статистами, и они знали, что прошлое будет поглощено чем-то, что больше, прекраснее, чем-то ослепительно иным. На африканской вечеринке в воздухе витало возбуждение, которое предшествует половодьям и революциям.

Гости были пьяны и выкрашены черной краской, за исключением нескольких мужчин в пуловерах и одной блондинки в лиловых бархатных брюках. Крис не узнавала присутствующих, и ей очень нравилось это чувство. Она танцевала с масаи, курившим сигариллу, и его элегантность ее взволновала, а может быть, это было шампанское. В ту пору вечеринки разворачивались по одному сценарию, передержанные кадры вдруг проваливались в туман, звуки захлебывались, память белела. И было так легко сказать себе, что того, чего не помнишь в точности, возможно, и не было никогда. Да и все равно, кому какое дело?

Как ни странно, она очень отчетливо помнила момент, когда он протянул ей сигарету. Он улыбнулся как подросток, и, наверно, именно эта улыбка, сказала она себе потом, и была причиной всего. Она не узнала его, хотя он даже не нарядился: на нем была изысканная рубашка, сшитые на заказ брюки, а зачесанные назад волосы уложены феном. Он спросил ее весело, хотя взгляд при этом оставался серьезным: «Ты помнишь меня? Серж Шубовска». Он щелкнул зажигалкой.

Золотая зажигалка, «дамская», подумалось ей, и позже она ее у него стащила и без конца зажигала в постели, загипнотизированная пламенем. Стены ее спальни сдвигались и сдвигались и, казалось, готовы были поглотить ее.

А на тот момент Крис почувствовала себя польщенной, он стал гораздо красивее, чем прежде, она помнила аккуратного мальчика с расплывчатыми чертами, возможно, потому, что он тогда ничего для нее не значил. Теперь это был мужчина, с мешками под глазами, с бороздками на щеках, как будто ему знакомо было страдание. Зато Серж Шубовска помнил все. Он говорил возбужденно, подробно описывал ее платья, аксессуары ее отрочества: оловянный портсигар, браслет из янтаря или пластмассы, белые сапожки с бахромой, с поразительной точностью. Крис смеялась, радуясь, как хорошему сюрпризу, кокетничала и чувствовала себя виноватой, что не может ответить на вопрос его умоляющих глаз: «Ты совсем меня не помнишь, правда?»

«Да нет же, Серж, конечно, я тебя помню». Ее пронзительный смех повис в воздухе, словно чей-то чужой, юной девушки, склонившейся через ее плечо.