Кран-Монтана

Когда Крис спрашивала себя, много позже, как она могла дойти до такого, до этой апатии, которую назовут «нервной депрессией», ей всегда вспоминался тот момент забытья. И перед глазами у нее стояла, как фильм в замедленной съемке, гостиная, превращенная в танцпол или в экзотический пляж, где были они все три: Карли, Клаудия – та сняла черный парик, и выкрашенная кожа контрастировала со светлыми волосами – и она, танцующая под итальянское диско, босиком на паркете, с накрашенными ногтями на ногах. Время было похоже на резинку, растянутое и невинное. Невинны были гости, которым пришлось прилечь в спальне, в полубреду, с пластмассовым ведром у лица, такими же, какие надевали на голову снеговикам. Невинным был банкир, деловой партнер Жака, в военной форме, с розовым пупсом на руках, вымазанным искусственной кровью. Он повторял, уверенный в производимом эффекте, особенно на красивых женщин, а их было много: «Император Бокасса питается исключительно кровью младенцев», – и после минутного удивления они смеялись звонким, как чистый прохладный ручей, смехом. Невинные гости, улыбаясь, созерцали детей, маленьких животных саванны, рассевшихся вокруг низкого столика. Они допивали остатки шампанского из фужеров и в конце концов попадали, кто на диван, кто головой на столик, все разом, сраженные усталостью. Там были и ее дети, Зоэ в маске зебры, Венсан в костюме слона из фетра, который она сшила своими руками. Позже они говорили: «Это был Тинтин в Конго», как будто все это принималось всерьез, как будто все были виноваты и она особенно. Она так и видела их, с блестящими глазами, с тонкими волосами, которые ей всегда хотелось намотать на пальцы, своих детей, которым она отдавала все, даже трепет запретного, и которые позже нанесут ей удар в самое сердце именно тогда, когда будут ей больше всего нужны.

Крис босиком курила на террасе. Ей помнился искрящийся снег в свете прожекторов, она слышала, как он хрустит, точно веточки под ногами. Внутри танцевали гости, пестрые силуэты, женщины опирались на руки мужчин или на грудь, черные тела потели, открывая там и сям просветы белой кожи, словно секрет или тайную слабость. За французским окном тишина и ветер подчеркивали великолепие сцены.

Крис обернулась, и внезапно темная масса появилась из леса. Она пересекла поляну, превращенную зимой в лыжную трассу, грациозно перебирая ногами, потом вдруг замерла посреди белого простора. Какой-то миг животное смотрело на нее, и даже издали Крис почувствовала на себе его взгляд. Она затянулась сигаретой. Олень не двигался, длинные ноги четко вырисовывались на фоне горизонта. Эту картину она будет вспоминать без конца, как доказательство того, что не сделала ничего плохого, как одобрение мира.

Когда Серж Шубовска бесшумно отодвинул стекло, она воскликнула: «Олень! Олень! Там!» – голосом маленькой девочки, еще незнакомой с природой, и в следующий миг очутилась в его объятиях. Она помнила холодные руки на своей спине и это ощущение, будто вновь погружается в воду озера, но вода чиста, прозрачна, и косяки крошечных рыбок окружают ее серебристым вихрем, искрящейся завесой, скрывшей ее от глаз этого мира.

В чем можно было ее упрекнуть? В оптимизме? В желании быть счастливой? – спрашивала она себя десять лет спустя, в странном состоянии, в котором смешались возбуждение и апатия. Все мчалось так быстро, мысли, образы, все было как в ускоренной съемке, а между тем она лежала пластом в своей спальне много дней подряд, парализованная.

Мальчики

В день аварии жизнь для нас, для всех нас, кончилась. Называйте это как хотите, ударом, отчаянием, болью, но мы-то не могли сказать иначе: то был конец нашей жизни, каким бы мелодраматичным это ни показалось. «Да о какой чертовой жизни речь?» – воскликнул Патрик Сенсер в трагическом порыве, отчего Серж Шубовска поднял голову, а Даниэль Видаль усмехнулся, словно злая маленькая девочка, но мы были слегка не в себе, и каждый из нас в тот день выдавал необычные реакции. Это не имело никакого значения, плевать, все было кончено.

12 февраля 1990-го произошла автомобильная авария. Это случилось ночью на шоссе, соединяющем Кран-Монтану с долиной. Клаудия, Крис и Карли. Мы ничего не знали или почти ничего, только что машину занесло на гололеде. Никто не произнес ни единого слова, у нас не было никакой информации, но картины столкновения, мигалок и крови стояли в наших головах, и мы чувствовали, как что-то внутри опустошается. В то утро никто еще не умер. Однако мы знали, что все только начинается, знали, что все развалится на куски, что новости будут одна другой ужаснее и мы канем в пучину, каждый в свой черед.