Кран-Монтана

На несколько часов мы забыли, что они там, в пространстве между жизнью и смертью, забыли, что течет их кровь, переломаны их кости, слабеют их сердца. Мы рассказывали анекдоты по очереди. Описывали эти картины, запечатлевшиеся в нашей памяти с точностью, которая могла бы нас удивить, подумай мы об этом, мы, никогда ничего не помнившие, и пусть эти истории каждый из нас уже слышал десятки раз, наши лица от них светлели. Нам вдруг снова стало шестнадцать или восемнадцать лет, и к нам вернулись наши отроческие лица, ушли круги под глазами, разгладились лбы и даже тела приосанились, в них взыграл юношеский пыл. Как ни странно, мы не вспоминали последние годы, даже десять, двадцать последних лет, казалось, они не в счет, что мы, в конце концов, сделали? Мы встречали на улице молодых людей, которые могли быть нами, иногда это были наши дети, и мы при виде этих знакомых силуэтов замирали от удивления: они несли лыжи на плечах или курили у блинной, и мы чувствовали себя обобранными, преданными.

Разумеется, мы встречали иногда трех К. Крис продолжала носить все эти годы светлые джинсы в обтяжку, от которых нам было больно. Волосы Карли становились короче с каждым сезоном, открывая ее безмятежное, отчаянно юное лицо, а Клаудия по-прежнему носила немыслимые меховые манто, такие эротичные. Но тогда мы уже не фиксировали их образы, они исчезли. Когда мы представляли их себе в этой машине, всех троих – всех троих вместе! – перед глазами вставали юные девушки. Крис за рулем с сигаретой, Карли в мужской рубашке, Клаудия в клетчатом килте. Стекла опущены, голые руки лежат на дверцах, головы высунуты наружу, волосы хлещут по лицам.

Под вечер какой-то узел развязался в ходе времени, наверно, это алкоголь придал нам мужества вспомнить наш возраст, наверно, дело было в тени и пляшущей в воздухе пыли, этой пыли, витавшей повсюду в шале Кран-Монтаны. Внезапно Эдуард де Монтень, который работал в кино – и мы в конце концов запрезирали его за загар и сигары, которые он курил даже в кабинах фуникулера, – сказал: «ОК, я вам все расскажу, пятнадцать лет прошло, черт побери». И мы сразу подобрались, Патрик Сенсер с блестящими глазами и Роберто Алацраки, пьяный. Он соскользнул с табурета, удержавшись за стол акробатическим жестом, который нас даже не отвлек.

В 1979-м, сославшись на роль в фильме, Эдуард де Монтень выписал Анджело Вентурини в Сен-Тропе, оплатив ему частный самолет. Произнося эти слова, он рассмеялся, наверно, потому что с тех пор его имение в Раматюэле было арестовано налоговой службой, а его подружку, голландскую манекенщицу, видели в прессе под ручку с Эдди Баркли. Макс Молланже спросил: «Кто это – Анджело Вентурини?» – но он один задал этот вопрос. Не будь мы так поглощены рассказом Эдуарда, выгнали бы его из-за стола, он ничего не понимал. Мы, разумеется, знали, кто такой Анджело Вентурини, и знали, что Анджело Вентурини женат на Карли, но ни у кого из нас никогда не хватило бы духу произнести имя этого типа, который носил плетеные браслеты и атласные рубашки. Ну вот, Эдуард де Монтень выписал его, он не сумел толком объяснить зачем и поднимал на нас невинные глаза, как будто сам не мог опомниться. Он принял его в парке своей виллы, среди тиковых кресел и египетских статуй, как принимают брата или, может быть, врага, которому готовятся подарить поцелуй смерти. «Этот ублюдок пил мое шампанское, курил мои кубинские сигары и как будто находил, что все это в порядке вещей», – говорил он, и мы тоже были в ярости, даже ладони взмокли. «Я хотел понять, понять, что она в нем нашла, понять, что в этом типе такого особенного, чтобы она вышла за него замуж, вот так, представляете, она познакомилась с ним в июле, в ночном клубе, на Стромболи, а через шесть недель уже была мадам Вентурини, как, мать ее, фанатка».

Мы покосились в сторону Патрика Сенсера, который был официальным воздыхателем Карли, что могло бы показаться смешным – но не нам, не нам! – потому что их самая долгая встреча сводилась к обмену взглядами в женском туалете в «Четырехстах ударах» почти четверть века назад. Он мочился в раковину издалека, обрызгав зеркало, она вошла, опустила глаза, на долю секунды задержала взгляд на его мокром члене, потом, подняв идеально очерченную бровь, посмотрела на свое отражение, великолепное и непостижимое, в забрызганном зеркале и вышла – не было сказано ни единого слова. После всех этих лет упоминать Карли в присутствии Патрика Сенсера по-прежнему было сложно, особенно с тех пор, как пошли слухи, что она спит с девушками, ровесницами наших дочерей, что казалось унизительным, но до ужаса возбуждало. Эдуард де Монтень этого, казалось, даже не замечал, он завелся, а Патрик сидел неподвижно и не раскрывал рта, как будто осел изнутри.