Кран-Монтана

Там, в отеле «Библос», Эдуард де Монтень наконец задал ему вопрос той июльской ночью 1980-го. Он был так пьян, что его демарш мог показаться если не осмысленным, то, по крайней мере, романтичным. Анджело Вентурини как будто не понял, но Эдуард де Монтень не спасовал. Он повторил, глядя ему прямо в глаза: «Я знаю вашу жену, вот как». На миг актер как будто растерялся, а потом вдруг извлек из кармана пиджака бумажник и бросил на стол фотографию, забрызганную чем-то темным, с загнутым левым уголком. Он сказал: «Sei fortunato, io по l’ho mai conosciuta»[20].

Тогда, в «Спортинге», видимо, повторяя жест Анджело Вентурини, гибким театральным движением Эдуард де Монтень положил перед нами фотографию. Мы склонились, затаив дыхание, чтобы разглядеть эту молодую женщину, которая улыбалась в объектив в белом хлопковом платье тонкой работы, с цветами в волосах. «Это лотосы», – уточнил Эдуард, и мы почувствовали, как горький ком подступает к горлу и вкус разочарования примешивается к вкусу алкоголя. Мы так и не узнали, как он раздобыл это фото, украл или получил от мужа, но нас странно успокоило его присутствие на столе: оно принадлежало нам, этот эпизод жизни Карли был теперь нашим, а всего-то кусок глянцевой бумаги. Судя по всему, Анджело Вентурини больше не видел свою жену с того августа, когда женился на ней, – она была в мексиканском платье из спагетти-вестерна. Он вдруг показался нам симпатичным, мы искренне жалели его, а Эдуард де Монтень добавил как бы про себя, аккуратно убирая снимок в футляр со своим лыжным абонементом: «Во всяком случае, он был голубой, это точно».

Патрик Сенсер среагировал неадекватно, но, возможно, так были устроены мы все, эти жесты всегда запаздывали, как удары кулаками по противнику, покинувшему ринг.

Это произошло после признаний Сержа Шубовска. Серж распустил галстук мужественным и скорбным жестом, казалось, скопированным из французского фильма нашей юности, и начал рассказывать, уставившись в стол, свой сногсшибательный секрет.

У него была связь с Крис. Связь. С Крис. Слова витали в воздухе, и мы сознавали, что они ужасны, но их смысл оставался за пределами нашего понимания несколько бесконечных секунд. Мы остолбенели. Кристиан Гранж разом перестал всхлипывать и засмеялся, но звуки, которые он издавал, вероятно, не очень отличались, потому что он, со своими выпученными глазами и кожей щек в кратерах, точно поверхность луны, знал, как коварна жизнь, и со временем все его эмоции стали лишь гранями горя.

Все наше отрочество мы поглядывали на Сержа с некоторой тревогой и опаской, из-за белых туфель на шнурках, которые он носил даже в снег, его вспышек гнева и статуса интеллектуала. Наверно, мы боялись, что он совершит что-то действительно исключительное, заживет жизнью денди, или террориста, или джетсеттера на пару с Франко, к которому он всегда был близок, как телохранитель или влюбленный. Мы втайне вздохнули с облегчением, когда он перестал говорить о своих проектах градостроительства в Израиле – он показывал нам планы футуристических городов, которые рисовал бессонными ночами, – сразу после женитьбы на Тане Арадзи, наследнице, проводившей все свое время у парикмахера с явной целью разгладить волосы до совершенства. Он в конце концов разбогател, развивая дорожную сеть в Южной Америке, а после смерти Франко начал собирать артефакты доколумбовой эпохи, похищенные из чилийских гробниц, и его квартира со всеми этими урнами и погребальными ожерельями, выставленными в витринах, вскоре сама стала похожа на склеп.

Мы думали, что Серж Шубовска умер, как мы все, и испытывали некоторое облегчение.

На похоронах Франко он произнес на удивление банальную речь и не переставал жаловаться, подливая себе сангрию из «коммунального буфета», тем же тоном, что и его отец, а нам хотелось прикрикнуть на него, чтобы заткнулся, но мы ничего не сказали, слишком оглушенные горем, слишком занятые своей юностью. Гроб, казалось, начищали часами с этой швейцарской одержимостью дезинфекцией, но это ничего не дало. Мы все думали о теле Франко, о его разъеденной химией печени, о его детородных органах, должно быть, похожих на сушеные фрукты, а гирлянды, которые только безнадежно сентиментальной душе могла прийти странная идея развесить над входом в крематорий, напоминали об упрямом и радостном мире, игнорируя его агонию.

Но в ту самую минуту в «Спортинге», когда он с каким-то беспокойством смотрел на дно своего стакана с водкой, Серж Шубовска был совершенно неотличим от мальчика из нашей юности, того парня, что надевал галстук чтобы съехать с черной трассы в Мертвой Долине, и начинал рыдать на подъемнике, подкошенный усталостью.