Кран-Монтана

Она так и видела Жака Саврье в костюме солдата колониальных войск, в камуфляжной куртке, с лентами патронов, обмотанными вокруг щуплого торса, в зеркальных очках, скрывавших взгляд. Она помнила того коренастого мужчину, Мобуту в леопардовом токе, который держал на поводке плюшевую обезьяну. Чернокожую женщину – африканку! – в платье с леопардовым принтом и ногами как карандаши, прильнувшую лицом к блестящему окну и неотрывно глядящую вдаль, на горы. Помнила Карли, босиком, с длинными волосами, распущенными до бедер, эти волосы, смешно, она отказывалась их стричь, как маленькая. Закутанная в пестрое парео, с красными елочными шарами в ушах, в которых отражались лица, искаженные, с огромными ртами, и сияющие глаза.

И Клаудию, конечно же, Клаудию. Клаудию, которую она обожала – они смеялись вдвоем, как она никогда ни с кем не смеялась, – и чья красота всякий раз была словно удар в лицо. Она никогда никому не завидовала за всю свою жизнь, но с Клаудией, даже когда они вдруг вскакивали посреди обеда, как две возбужденные девчонки, и бежали в ванную, где рисовали бабочек вокруг глаз, покрывали веки блестками, мазали губы убийственно красной помадой и казались идеальным отражением друг друга – одна черноглазая брюнетка, другая голубоглазая блондинка, – Крис ощущала укол зависти, словно невралгическую боль или чужой палец в желудке. Это длилось лишь мгновение, взмах ресниц – и тень исчезала, но у этого ощущения чувствовался привкус яда. Крис всегда была сама не своя перед обедом в «Археоптериксе». Она переодевалась снова и снова, ее мозг работал с бешеной скоростью, движения становились нескладными, платья натягивались одно за другим судорожными жестами, словно в замедленной съемке. Она выгоняла детей, раздраженная как никогда, часть ее сердца терзали их маленькие тельца в пижамках. Но ничто не могло ее успокоить.

В ту пору все были очарованы Жаком Саврье и Клаудией. Их шале, их машинами, их деньгами, разумеется, этими деньгами, которыми они швырялись так поразительно, так божественно непринужденно, как будто ничего не могло с ними случиться, как будто им принадлежал весь мир. Их образ жизни говорил о лучезарном будущем, и внезапно казалось, что буржуазным, благовоспитанным семьям недостает размаха или смелости, и даже итальянцы, катавшиеся на лыжах в серебряных комбинезонах, с банданами, усеянными стразами, в волосах, выглядели шутами гороховыми. Они приезжали в Кран-Монтану в «роллс-ройсе» цвета синий металлик с серым интерьером, который юзил по снегу, роскошный и неуместный. В феврале 1983-го, когда была самая сильная буря за десятилетие и снег шел почти неделю без перерыва, курорт, казалось, исчез с лица земли, погребенный под плотной массой. Снегоуборочная машина, присланная дорожной службой, немедленно расчистила дорогу к «Археоптериксу», тогда как соседнее шоссе, ведущее к «Спортингу», катку и резиденции «Радуга», оставалось под снегом еще много дней, и никому, казалось, не было до этого дела. Жак Саврье принимал гостей в смокинге, и почти двадцать лет спустя Крис еще слышала о лангустах и омарах, которых доставляли в шале живыми, в пластмассовых баках, наполненных морской водой. Коммерсанты курорта звали Жака Саврье по имени, и рассказывали даже, что Катрин Вебер, хозяйка отеля «Альписсима», покончила с собой из любви к нему. Ее нашли в холодильной камере отеля, где она заперлась в меховом манто, сидела у стены, подтянув колени к подбородку, и Крис сохранила в ящике ночного столика фотографию, опубликованную в «Журналь де Сьерр», – посиневшее от холода лицо, волосы, похожие на мех чучела зверя. Всем хотелось быть приглашенными к Жаку Саврье, и поразительно было видеть, как эти деловые люди с сигарами в зубах ахают перед новыми колонками или СD-плеером, как мальчишки. Он обожал дарить Клаудии непомерно дорогие украшения.

Вдруг появлялся футляр, красный от Картье или синий от Булгари, как правило, за аперитивом, Жак небрежным жестом бросал его на стол, и Крис тогда чувствовала эту рану, эти пальцы, впившиеся в бок. Она помнила вечер, когда Клаудия получила золотую манишку, украшенную бриллиантами и рубинами, которая весила тонну – она переходила из рук в руки, – и Крис показалось, что она сейчас упадет в обморок. Крис взглянула на гостей, подливавших себе шампанского с дежурными улыбками, несмотря на унижение, а эти камни сверкали, как знак их краха, и ей вдруг захотелось уйти от Жоржа, она встала, взяла свое манто, накинула его на плечи, даже не утруждаясь сунуть руки в рукава, и покинула шале.