Красивые вещи

– Со всем этим будет куда больше суеты. Надо придумать, как это все отсюда вывезти. Найти еще одного гребаного скупщика краденого. А после сделки мы получим слезы вместо истинной стоимости этих вещей. Предполагалась огромная сумма наличными, а теперь мы говорим о какой-то ерунде. – Он сердито смотрит на меня. – И что еще за чертовщина насчет того, что тебе надо навестить маму?

– Это мне помогло сделать легенду более реальной – был же звонок мне на мобильный.

Я вижу, что Лахлэн мне не верит, но я ни за что не расскажу ему о письме. К тому же какое отношение оно может иметь к тому, чем мы тут занимаемся? Никакого. При всем том я чувствую: что-то изменилось. Словно бы озеро абсолютной уверенности, в котором я плавала все эти годы, внезапно высохло, и я обвожу взглядом пустынные окрестности и гадаю, где же я, черт бы меня побрал, оказалась.

Я сажусь рядом с Лахлэном и кладу руку на его ногу выше колена. Он не обращает на это никакого внимания.

– Послушай, – говорю я. – Я действительно волнуюсь за маму. Мы с ней договорились, что я смогу время от времени приезжать домой и навещать ее. Вот почему мы жили в Калифорнии, ты не забыл? – Лахлэн молчит. – Я уеду всего на несколько дней.

– Ванесса решит, что мне надо ехать с тобой. Я же теперь твой женишок, помнишь?

– Нет, ты останешься здесь и будешь действовать по плану «B». Уверена, ты сумеешь придумать какую-нибудь вескую причину, почему тебе пришлось остаться. Скажи ей, что я не захотела мешать твоему сочинительству. Скажи, что моя мать больна не так уж сильно, в конце концов.

За окнами валит снег и окутывает домик смотрителя безмолвием. Старинный обогреватель тихонько тикает и вдруг обдает нас волной жара. Лахлэн ругается и стаскивает с себя свитер.

– Господи, Нина, – бормочет он. – Что я тут буду делать, когда ты уедешь? Я и так уже с ума схожу.

Я пожимаю плечами:

– Ты большой мальчик. Придумаешь что-нибудь.

Глава двадцать третья Нина

Утром я уезжаю на машине в Лос-Анджелес. В начале пути я медленно еду через засыпанный снегом перевал. Шины с трудом вгрызаются в дорогу, ветровое стекло то и дело покрывается мягкой коричневатой жижей. Потом дорога идет по залитой дождями долине. Кучки машин пробиваются сквозь туман. Южнее этих мест я долго, милю за милей, движусь вдоль фермерских полей, погрузившихся в зимнюю спячку. Но вот наконец я проезжаю по бархатным холмам зоны виноградников, покрытых мягкими тенями. На весь путь у меня уходит девять часов, но впечатление такое, будто бы я только что моргнула около озера Тахо, а моргнув второй раз, остановила машину возле моего бунгало в Лос-Анджелесе.

В доме пахнет сладковатой гнилью. Это то ли прогоркшие духи моей матери, то ли лепестки лилий, рассыпанные по комоду. В коттедже темно, ночная сырость просачивается через щели в старых деревянных оконных рамах. Меня не было дома всего несколько недель, и хотя я понимаю, что за это время моя мать не могла окончательно опуститься, все равно я непроизвольно задерживаю дыхание и гадаю, не увижу ли мать лежащей в кровати на спине, высохшую и полусгнившую.

Но тут из кухни доносятся звуки, распахивается дверь, и я вижу мать на фоне желтого прямоугольника света. Сначала она, похоже, не различает меня в полумраке, потому что вытягивает голову и наклоняется вперед. В ночной сорочке из атласа она похожа на бледный призрак.

– Мама, – говорю я, а с губ призрака срывается жуткий звук.

Потом слышатся щелчок и звон разбитого стекла. Под потолком загорается светильник. Передо мной, рядом с выключателем, стоит моя мать, а вокруг нее на полу сверкают осколки стекла.

– Боже мой, Нина? Что тебе в голову взбрело? Почему ты вот так крадешься по дому в темноте?

Ее голос звучит резче, чем я ожидала. В нем появилась дрожь. Она делает робкий шаг назад и пальцами правой ноги отодвигает в сторону осколки, чтобы найти свободное место на половицах.

– Нет, не двигайся, ты порежешься!

Я быстро прохожу мимо нее в кухню за веником и совком. Когда я возвращаюсь, она так и стоит на месте неподвижно, но при этом вся дрожит от напряжения. Собирая осколки стекла веником в совок, я присматриваюсь к матери. Она бледна, на лбу у нее тонкая пленка испарины. Я готова поклясться, что она более худа, чем несколько недель назад. Это признаки того, что лимфома снова завладевает ее организмом. Я проклинаю себя за то, что не звонила ее врачу и не спрашивала, как идет лечение. Она не должна ждать облучения еще неделю, надо начинать сеансы прямо сейчас.