Красивые вещи

Мне плохо. Я представляю, как моя мать прячется в кустах около домика смотрителя и слушает, как Уильям Либлинг меня оскорбляет. Я помню, каково это было – стоять голышом перед незнакомым сильным мужчиной, который злобно выпалил, глядя на меня: «Ты – никто!» Теперь я просто в гневе на мать за то, что она не вбежала в домик и не защитила меня. Я вскакиваю с дивана и начинаю ходить из стороны в сторону перед журнальным столиком.

– Почему ты его не остановила?

Мать отвечает так тихо, что я едва различаю слова:

– Мне было стыдно. Мне не хотелось, чтобы ты знала, что у нас с ним что-то было.

Я резко останавливаюсь и замираю:

– А как ты вообще там оказалась?

Мать снова молчит.

– О, ради бога, мама. Я двадцать раз спрашивать не буду. Просто скажи.

Мать смотрит на туго обернутый вокруг пальцев поясок халата, сжимает его еще сильнее и тут же отпускает. Когда снова начинает говорить, ее голос звучит медленно и с натугой. Она словно бы взвешивает каждое слово, отмеряет чайной ложечкой.

– Его жена уехала из города, – произносит она, вспоминая давние события. – Он привел меня туда, к тому домику. Я первый раз оказалась в Стоунхейвене, но в большой дом он меня не повел. В тот день я как раз собиралась сказать ему, что беременна. Тест у меня был с собой… и контейнер с мочой моей знакомой – на тот случай, если бы он не поверил. Но он открыл дверь коттеджа, и мы тут же услышали, как вы… – Голос матери слегка дрожит. – Я выбежала, а он тоже хотел, но задержался. Ну, я спряталась и стала ждать. – Она встречается со мной умоляющим взглядом. – А потом он вернулся и был просто в бешенстве. Так злился, так злился!

– На меня?

У моей матери поднимается и опускается кадык.

– На нас. Он решил, что вы с Бенни… что мы с тобой сговорились. Что мы вдвоем нацелились на его семейку. Он просто был вне себя от этой паранойи. После этого у меня всякие мысли отпали заговорить с ним о моей мнимой беременности.

В ее голосе вдруг появляется что-то вроде обиды обвинения, и я в ужасе понимаю, что она может вправду винить меня за то, что я помешала ее шантажу.

– В общем, вот как все вышло. Все было кончено. Он меня бросил.

– И заставил нас уехать.

Долгая пауза.

– Да? Так, мама? Вот почему мы так срочно снялись с места? Он решил убрать нас из Тахо, потому что хотел разлучить нас с Бенни?

Я задаю этот вопрос, но уже понимаю, что это не так и никогда не было так. Я помню, как в тот день мать все время отмалчивалась, как не хотела толком ответить мне, что же такое сделали Либлинги, чтобы прогнать нас из города. Она не меня защищала, а себя.

Мать приподнимает голову и смотрит на меня. Ее глаза полны слез.

– Нам были нужны деньги, Нина… наши счета. Без него я не смогла бы… Это было слишком трудно.

Я тяжело опускаюсь на диван, пружины стонут под моим весом. Из подушки вылетает легкое облачко пыли. Ну конечно. Письмо. «Мое молчание обошлось тебе слишком дешево. Я стою больше, чем ты мне заплатил в прошлом июне».

– Мы уехали из Тахо, потому что ты шантажировала его? Господи, теперь все понятно. Ничего удивительного, что Бенни со мной потом разговаривать не пожелал.

– Нина. – Моя мать жмется к углу дивана. – Мне очень жаль насчет Бенни. Но ведь то, что у тебя с ним было, это же… это не могло длиться долго.

– Ну и как же вы сторговались, мама? – кричу я, глядя на мать, и понимаю, что почти наверняка меня слышит Лайза в своем доме по соседству, но не могу сдержать охвативший меня гнев. – Что ты от него потребовала?

Из глаз моей матери текут слезы по впалым щекам.

– Я сказала, что расскажу его жене о нашем романе. У меня имелись компрометирующие фотографии на всякий случай. Они были сделаны, когда мы… – Она умолкает. – В общем, я пообещала уехать из города, если он расплатится со мной. И что ты оставишь его сына в покое.

Я вспоминаю тот день, когда я пришла домой, а возле дома стояла машина, загруженная нашими вещами. Вспоминаю, что она мне тогда сказала: «Все получилось не так, как я надеялась». Ложь. И я впервые понимаю, что из города нас выгнала не мстительная семейка, решившая, что мы им не подходим, что мы ужасны. Нет, мы спасались бегством, мчались сломя голову, потому что моя мать не смогла сдержаться. Это она обрекла нас на ссылку, а не они.

И я понимаю, что они были правы. Мы оказались куда хуже их.

– Сколько, мама? – спрашиваю я. – Сколько он тебе дал?

Она отвечает еле слышно:

– Пятьдесят тысяч.

Пятьдесят тысяч. Какая жалкая сумма за продажу будущего дочери. Я гадаю, как бы сложилась моя жизнь, останься я в Тахо-Сити, в теплых объятиях школы «Озерная академия», вооруженной прогрессивными идеалами, если бы в том году я не уехала, считая себя неудачницей, отверженной, ничтожеством.

– Господи, мама. – Я долго сижу на диване, обхватив голову руками. – А потом ты отправила письмо. Несколько месяцев спустя, когда мы жили в Лас-Вегасе. Ты шантажировала его и требовала еще денег. На этот раз ты запросила намного больше – полмиллиона.

Моя мать вздрагивает, она напугана.