Красивые вещи

– Откуда ты знаешь об этом?

– Я видела письмо, которое ты ему написала. Оно до сих пор лежит в сейфе в Стоунхейвене.

– Ты его видела? В Стоунхейвене?

Она едва шевелит губами, слова словно бы застревают у нее в глотке. Я осознаю, что пока не успела объяснить матери, как и почему я оказалась в Стоунхейвене.

– Погоди… Нина…

– Потом объясню. Мама… ты его еще шантажировала потом?

Мать медленно поворачивает голову ко мне. Ее взгляд туманен и далек, словно она смотрит на меня со дна аквариума.

– Пыталась. Но он не ответил.

Ясное дело, не ответил. Я до сих пор отчетливо помню квартирку в Вегасе, где мы поселились после Тахо, – нечто наподобие обувной коробки, с ванной, где все было поломано, и кухней, где пахло плесенью. Будь у моей матери в кармане пятьсот тысяч долларов, мы бы поселились в пентхаусе в Белладжио и промотали бы все деньги за полгода.

– Вот как? Ты попросту сдалась?

– Ну… Я прочла в газете… про его жену. Что она погибла. – Мать с тоской смотрит на меня. – Я поняла, что потеряла шанс. К тому же к этому времени мне было немного жаль его. – А вот меня тебе, похоже, не было жаль, когда ты утащила меня оттуда, где я была счастлива. Из единственного места, где мне было хорошо.

Я понимаю, что говорю жестоко.

– О, моя милая, прости меня, мне так жаль.

Я вижу, как тяжело дался матери наш разговор, как он истощил ее. Она закрывает глаза и уходит в себя. Снова слезы текут из-под ее сомкнутых век. Струйки стекают на подбородок, и там собирается капля. Она вот-вот упадет. Я ничего не могу с собой поделать – протягиваю руку и бережно смахиваю слезную каплю кончиком пальца. Капля перекочевывает на подушечку моего указательного пальца. В этой крошечной призме отражаются комната и мы с матерью. Я утираю ее подбородок своим рукавом – нежно, словно ухаживаю за ребенком. Потому что теперь я вижу, что моя мать впала в детство. Она и всегда была ребенком, неспособным позаботиться о себе и обо мне. Она заблудилась в мире, где никто толком не научил ее ориентироваться и смотреть дальше горизонта, за линией которого ее ожидали последствия поступков.

Вот в чем состоит величайший ужас жизни: ошибки совершаются навсегда, их невозможно исправить. Никогда нельзя вправду вернуться назад, даже если хочешь возвратиться по собственным следам, а потом выбрать другой путь. Тропа позади тебя уже исчезла. Поэтому моя мать слепо мчалась вперед, под откос, и надеялась, что чудом окажется в месте получше прежнего, хотя принимаемые ею решения со стопроцентной гарантией вели ее именно туда, где она оказалась теперь. Я видела перед собой истерзанную раком, никому не известную шулершу, без гроша за душой, а позаботиться о ней на всем белом свете могла только ее дочь.

Мать вдруг резко открывает глаза.

– Сейф в Стоунхейвене, – произносит она, и смысл моих слов доходит до нее. – Ты открывала их сейф?

Она наклоняется ко мне. В ее зрачках горят искры.

Я понимаю, что моим недомолвкам пришел конец. Моя мать знает – и всегда знала, – чем я занималась в последние три года: она никогда не верила, что я на законных основаниях занимаюсь торговлей антиквариатом и каким-то образом держусь на плаву и трачу столько денег на ее лечение благодаря редким перепродажам чего-то вроде буфета дизайна Хейвуда-Уэйкфилда. Пора сказать правду ей и себе. Я – Нина Росс, дочь Лили Росс, воровка, талантливая авантюристка. Я та, кем меня сделал мир. И я тоже не могу вернуться назад по собственным следам.

Я наклоняюсь к матери и шепчу:

– Мама, я проникла в Стоунхейвен. Помнишь Ванессу, старшую сестру Бенни? Она теперь живет там. Я внедрилась в ее жизнь. Она открыла дверь и сама меня пригласила. Я вошла и вскрыла ее сейф.

Я говорю и чувствую небольшой всплеск эмоций – гордость победы. Потому что моя мать была мелкой мошенницей. Не сомневаюсь: она никогда не помышляла о чем-либо настолько дерзком и наглом. Но все же к этому моему чувству примешивается другое. Я осознаю, что это что-то вроде мести. Пусть моя мать знает, что я стала такой, какой она никогда не хотела меня видеть, и это ее вина.

Сама не понимаю, какой реакции на свои слова я жду, но в глазах матери я вижу нечто неожиданное для меня. Любопытство? Или смятение? Не могу понять.

– Что еще ты нашла в сейфе? – спрашивает она.

«Ну конечно, – думаю я. – Ясное дело. Моя мать, всегда такая прагматичная, хочет узнать, что еще я там раздобыла». – Ничего, – отвечаю я. – Там было пусто.

– О! – Мать неожиданно встает. Она чуть заметно покачивается, но удерживается за подлокотник дивана. – А Лахлэн? Он все еще там?

– Да.

– Ты собираешься туда вернуться?

Похоже, это вопрос, да? На мгновение, на краткое и прекрасное мгновение, я воображаю, что не вернусь. Представляю, что вместо того чтобы сесть за руль и поехать обратно в Стоунхейвен и закончить аферу, я отправлюсь в аэропорт, сяду на самолет и улечу… Бог знает куда. Отдам матери те немногие деньги, которые остались у нас на банковском счете, скажу ей, что на этот раз ей придется выкарабкиваться самой, самой платить за лечение рака. А я избавлюсь от своего прошлого и обрету свободу.