Красная Казанова

Он бежал мимо семейного общежития «Физкультурник». Бежал по бульвару «Первого Мая». По «Красноармейской». По улице «Имени Марата», почти до самой биржи, где (как всякий знал), ещё с ночи собирается народ, поэтому главный по обще­ственному транспорту свернул в какой-то переулок, вовсе без названия. А там к нему из подворотни, зали­ваясь лаем, выкатилась клокастая шавка, вроде тех, что кличут «Найдами» и больно цапнула повыше икры.

-    Ну-у Полинка, дрянь-баба!

* * *

Естественно, добравшись до дома позднее обыч­ного, да ещё (как уже сообщалось выше) имея некото­рый беспорядок в одежде, главный испытывал опре­делённую робость. Однако не взирая на то, что вина за случившееся ложилась исключительно на Полину, сообщать о ней жене, Прохору Филипповичу как-то не хотелось (совсем некстати, в памяти всплыл, почти забытый за давностью, эпизод, когда главный по об­щественному транспорту, также заполночь, засиделся с секретаршей на работе). Но, что-то говорить было надо. И пока он тщательно вытирал в прихожей ботин­ки, обдумывая, с чего начать, «половина» сама и нача­ла, и продолжила.

-    Явился?!

-    Явился! Я искал… - пробурчал ГПОТ, но как-то не вполне уверенно и, на всякий случай, заслонившись локтем.

-    Искал он…

Объяснила Мария Семёновна кошке-копилке на дубовом гардеробе и переложила рушник в правую руку. Муж попятился.

-      …машинку швейную! И ведь, на-шёл! На-шёл! На-шёл… - запыхавшись, женщина опустила, нако­нец, полотенце. - Людей бы постыдился, позорник. Седина в бороду…

То, что «половина» уже проинформирована о встрече у общежития, не особо удивило Прохора Филипповича. Так его покойный дед, зарабатывавший извозом, возвращаясь в удачный день домой на чет­вереньках, притворялся трезвым. И хотя заваливался в кровать не снимая правый сапог (где имел обычай прятать от старухи, случалось, и «синенькую») - про­сыпался неизменно «босый», без заначки, кряхтя, пил рассол и шепнув внуку: «У баб нюх!» - безропотно от­правлялся запрягать свою печальную Буланку.

Огорчало, что сведения со стороны слепо при­нимались супругой на веру, а доводы ГПОТа, что он и близко не подходил к секретарше, натыкались на враждебное:

-    А калоши где оставил? На улице разувался?!

-    Обронил я их, Мань. Такое, значит, дело.

-     Знаю все твои дела, кобель старый! - не унима­лась спутница жизни. - Обои калоши враз не теряют.

И это правда, потерять их одновременно, чело­веку не пьяному, не в горячке, сложно, да куда там, почти невозможно. Понимая щекотливость момента, главный по общественному транспорту клятвенно обещал предоставить, в доказательство супружеской верности, вторую, выброшенную за ненадобностью, калошу. А что оставалось делать? Кто из мужчин, скажите, не влипал в истории? И хорошо ещё, оскор­блённая женщина ограничилась, по-скромности, такой ерундой. Надежда Константиновна, говорят, в анало­гичной ситуации, потребовала прижизненное издание «Капитала».

Глава восьмая

Впервые Прохору Филипповичу не хотелось идти на службу. Не хотелось видеть Полину и он не без удо­вольствия подумал, что её запросто могло просквозить у проклятого общежития. Но как раз не секретарша, а трое кондукторов и вагоновожатая десятой линии слегли с температурой. Дальше - больше. Всех слу­жащих, откомандированных накануне с проверкой на вышеозначенный маршрут, также неожиданно свалил инфлюэнца.

-       Бездельники! Симулянты! - гремел ГПОТ. - Ещё бы подкову или образ на шею повесили!

-     Не говорите, - согласилась, как никогда свежая, Полина Михайловна, вплывая с чаем в кабинет. - Ве­рят всяким бредням, как при царском режиме.

Главный по общественному транспорту оттаял, улыбнулся, погладил усы.

-       Ты, Полина, вот что… Я сейчас по делам, - Прохор Филиппович указал пальцем вверх. - Вернусь и мы с тобой вместе проинспектируем эту чёртову «десятку».

Он нежно посмотрел на секретаршу, на её большие груди, в облегающей блузе, но Полина Михайловна упрямо поджала, ярко подведённые липолином, губы.

-     Мерси, товарищ Куропатка. Прямо, вами пора­жаюсь. Я, кажется, не обязана за тридцать пять рублей в месяц, нагишом в трамваях выставляться! Берите, вон эту, из финансового, и ехайте с ней, сколько хочете.

«Полинка - дрянь-баба». Тут бы ГПОТу напом­нить распутнице, прошлый вечер, но он пренебрёг связываться с интеллигенткой и только хмуро распо­рядился пригласить счетовода, безымянную пожилую девушку, с нездоровым румянцем. Однако и та, услы­хав, о предполагаемой экспедиции, заморгала белёсы­ми ресницами:

-    Мне в «десятый» сегодня нельзя. Никак нельзя!

-     Тебе-то, хоть, сегодня можно? - главный, кисло покосился на зама.

Оказалось - Селёдкину можно. Разумеется, Прохор Филиппович больше полагался на женскую стыдливость, рассчитывая, что ни секретарша, ни де­вица из бухгалтерии не отважатся раздеться, так ска­зать - в неподобающей обстановке. Да, собственно, и Селёдкин…