Красная королева

– Вы сегодня говорите иное, чем неделю тому назад. Сегодня вы подыскиваете основания, оправдывающие преступление. Но ведь мое терпение тоже не из железа! Я могу подумать, что вы просто хотите провести меня за нос, а если это так, то употреблю насилие против вас!

– И натолкнетесь на насилие!

– Так скажите мне, по крайней мере, где Филли. Увез ли ее Дэдлей в Лондон или оставил здесь, в графстве, быть может, даже скрыв за этими стенами? Я буду кроток, как овечка, если буду иметь хоть малейшую надежду на то, что либо получу удовлетворительные сведения, либо отомщу за Филли. Я готов поклясться вам, что не подумаю добираться до нее, пока вы сами не позволите мне этого. Только скажите мне, где она, или я взломаю ворота и буду искать, пока не найду ее или пока сострадательная рука не размозжит мне черепа!

Ламберт на момент задумался, а затем произнес:

– Я не смею сказать, где леди Филли, но мое слово является порукой в том, что я стою настороже и лучше поражу кинжалом предателя, чем допущу, чтобы она попала в ловушку. Ищите священника, он должен быть где-то в этом графстве. Потребуйте от королевы, чтобы лорд назвал вам свое местопребывание, я же поручусь своей головой за вашу дочь; будьте уверены, что я не слежу так за собственным глазом, как за ней. Что вам нужно еще?

– Вы будете защищать ее? Поклянитесь мне, что вы будете в силах сделать это, что вы лучше убьете ее, чем допустите, чтобы ее, обесчещенную, сплавили на чужбину!

– Клянусь вам в этом головой своей единственной дочери!

Оба пожали друг другу руки.

Ламберт вернулся обратно в парк, а Вальтер Брай – это был человек в крестьянской одежде – мрачно посмотрел ему вслед и пробормотал:

– Болван, ты выдал себя. Филли в этом замке, и Дэдлей должен отправляться по этой дороге, когда навещает ее, чтобы обнять или обесчестить. Но я пойду за ним следом, словно охотничья собака; я застигну его и заставлю отвечать мне или поплатиться за проступок!

Что-то хрустнуло среди ветвей, словно в чаще осторожно пробирался какой-то человек.

«Неужели это Дэдлей, неужели Бог внял моим мольбам?» – подумал Брай, после чего тихонько обнажил меч и подкрался к воротам парка, решив броситься на графа, если шаги, услышанные им, были именно его.

Он увидал в чаще чей-то белый камзол, напряг все свое зрение, чтобы пронизать взором темноту, и совсем было собрался крикнуть лорду громовое «стой!», как вдруг почувствовал, что его хватают сзади, что чья-то рука засунула ему в рот кляп, после чего его опрокинули на землю и связали руки и ноги веревками.

– В темницу Лейстершайра! – приказал Кингтон слугам, выступив из-за кустов. – Приставьте кинжал к его горлу и убейте его, если он попытается крикнуть.

Брай хрипел в бессильной ярости; теперь он уже не мог сомневаться, что Филли предана, а он сам – пленник Лейстера.

Глава семнадцатая. Расчеты с друзьями

I

Необходимо вкратце описать положение дел того времени в католических странах, чтобы понять, почему английское и шотландское простонародье боялось возрождения католицизма.

Тридцатилетняя война против гугенотов опустошала Францию с тех пор, как Екатерине Медичи удалось в союзе с Монморанси и Гизом провести религиозный эдикт, который значительно сократил вероисповедную свободу протестантов. Молодой французский король Карл IX находился всецело под влиянием своей матери, Екатерины Медичи; он был болен и телом, и душой и страдал припадками сумасшествия, выражавшегося в кровожадности и жажде убийства. Ему было недостаточно травить на охоте дичь; он забавлялся еще и тем, что рубил головы лошадям и ослам, колол свиней, причем со сладострастием копался в окровавленных внутренностях. Такой зверской натурой было легко управлять, и Екатерина могла всей душой отдаться истреблению ненавистных ей протестантов. В результате явилась знаменитая Варфоломеевская ночь, когда кровь гугенотов положительно залила парижские улицы и сам король Карл стрелял по спасавшимся протестантам, которым незадолго пред тем, при подписании Сен-Жерменского мирного договора, обещался своим королевским словом оказывать покровительство и защиту.

Филипп II Испанский принял известие об этом злодеянии с радостью и отпраздновал его пышными торжествами. Римский папа тоже ознаменовал его пиршествами, ну а протестантские князья… протестовали.

Филипп II, приказавший убить своего сына дон Карлоса, с такой же непреклонной жестокостью взялся за истребление ереси в Нидерландах. Он ввел в этой провинции испанскую инквизицию, чтобы властью воинствующей церкви подавить дух восстания и ереси. И тут полились потоки крови, причем судьи не разбирали ни пола, ни возраста, ни положения.

Немудрено, если в Англии, где в народной памяти было еще свежо правление кровавой Марии, царило большое возмущение событиями во Франции и Нидерландах, и достаточно было одного слова «папист», чтобы заклейменного этим именем человека сделать предметом презрения и негодования толпы.