Красная пара

Разговор не шёл; Альберт чувствовал себя навязчивым и не мог с ней попрощаться. Какое-то чувство почти жалости, восхищения и удивления одновременно удерживало его при ней. Видел её беззащитной, брошенной в свет, ведомой сердцем, которое часто может ошибаться, предчувствовал несчастье и, хотя холодный по натуре, страдал за неё. Чем более весёлым казалось ему лицо Ядвиги, тем более неприятное при виде её он испытывал чувство.

– Ха! – сказал он наконец. – Хотя мне неприятно расставаться с вами, не хочу быть назойливым. Должен попрощаться. Но где и как, до свидания?

– Никогда человек этого предвидеть не может, сегодня, мой граф, менее чем когда-либо, мы идём совершенно разными дорогами, которые один Бог знает, где скрещиваются. Пожелаем друг к другу, чтобы нас вели не к счастью, но к правде.

Подала ему руку и так расстались.

Альберт долго, задумчивый, глядел на неё и, с двадцати лет забытый гость, какая-то слеза, невыплаканный остаток молодости, покатилась по его бледному лицу.

Прошёл отсюда прямо в канцелярию государственного совета.

В течении этих нескольких месяцев в жизни Ядвиги почти не было никаких событий и эта одна встреча могла считаться за что-то чрезвычайное; впрочем, дни летели быстро, чаще всего в одиноком и небезопасном занятии. Когда звонили в первую дверь, всегда сначала нужно было выглянуть в окно, не жандармы ли это и полиция, ночью малейший уличный шум пробуждал ту же тревогу. На очень скромный обед приходила Эмма, иногда с какой-нибудь из своих подруг, только новости сыпались как из рукава, потому что тех у достойной всезнайки хватало. Она знала даже, что писал, говорил и думал великий князь. После обеда она вылетала снова, оставляя Ядвигу одну аж до чая. Приходило иногда несколько особ из того же круга на разговор и совещание, которое иногда продолжалось допоздна. Часто приходил Кароль, но, хотя одиночество Ядвиги могло его делать более свободным, был теперь, может, менее смелым и сдерживал чувства. Напротив, старательно скрывал их холодной видимостью или рассеянностью. За исключением нескольких дней, приглашали на обед на несколько особ больше. Порой Ядвига сопровождала панну Эмму в её благотворительных вылазках, когда не боялась быть узнанной.

В конце декабря должны были вынести типографию по причине, что схватили молодого парня, из-за которого боялись, что укажет, откуда брал печатные издания для продажи. Парень, несмотря на то, что его немилосердно хлестали, ни сказал ни слова, но когда его, наконец, отпустили, пришёл сначала жаловаться к Ядвиге. Полиция, видно, выслеживала его шаги, и той же ночью, около двух часов в ворота позвонили. Панна Эмма выглянула, заметила жандармов и полицию, имела ещё время бросить под вазу свои записки и бумаги, так что, когда открыли ворота и вошли для ревизии жандармы, уже ничего не было в доме, что бы могло дам выдать. Русский, который возглавлял этот отряд, имел уже достаточно опыта, потому что почти ежедневно этим упражнялся. Оказалось, что дамы имели действующие паспорта, что полиция была в курсе и т. д.

Полковник, прежде чем приступить к обыску, задал несколько довольно нескромных вопросов, на которые равнодушно, но ясно, ему отвечали, гневаться на него не годилось, потому что такой служака не стоил даже гнева.

Ядвига села с книжкой, позволяя им перевернуть дом вверх ногами. Счастьем, довольно значительная сумма, которую имела наличными, была у банкира. Приступили к самой тщательной ревизии, испортили подушки, разрезали стулья, заглядывали за картины, оторвали в двух местах пол. Только счастливая ваза панны Эммы ушла как-то от внимания.

В покое, в котором находилась типография, теперь было совсем пусто, даже обрезки бумаги вымели и сожгли, но остался запах типографской краски, слишком характерный, чтобы нос полицейского его не узнал. Жандарм нюхал очень долго, призвал в помощь какого-то другого знатока, втягивали носами и кивали головами очень значительно.

Решили оторвать пол и под полом нашли только пыль. Вызванная для объяснения запаха панна Эмма очень наивно отвечала им, что как раз по поводу этого неприятного запаха, который они объяснить себе не могли, эта комната стояла пустой.

Когда она это говорила, её взгляд упал на окно, на котором неосторожно оставили несколько типографских литер, могущих всё выдать. Они блестели светлыми углами и, глядя на них, панна Эмма аж бледнела. Жандарм стоял, обращённый к ней, задом к окну. Полицейский, используемый для пронюхивания, прохаживался по покою. Эмма заметила, как он с жандармом приблизился к окну, схватил ловко рукой литеры, спрятал их в карман и, глядя на неё, погрозил только женщине на носу, пожимая плечами. Несмотря на то, что было очевидным, что достойный фарисей вовсе о предательстве не думал, панна Эмма вышла оттуда испуганная, а выражение её лица дало понять Ядвиге, что произошло что-то плохое. Только когда осмотрели все углы, перевернули книжки и ноты, переискали сундуки и полки, когда утром вся орава вышла, прося прощения за ошибку, панна Эмма могла подруге объяснить перемену физиономии.