Красная роса (сборник)

Я промолчал, так как не привык еще к Поликарповой оспе, а кривить душой не научился.

— Ниче, братцы, — весело сказал Поликарп, — не в том сила, что было когда-то, сила в том,

что имеется сегодня. Свободу завоевали, братцы, свободу. Теперь не будет ни покрытых оспой,

ни обездоленных. Все будут равными, для всех одинаково будет светить солнце. Ты, Макар, из

села приехал? К свету науки потянуло?

Я только ниже склонил голову: потянуло, дескать.

— То-то и оно. А когда-то, при царизме, крестьянский хлопчик, с деревянными пуговицами,

в полотнянке, о школе и мечтать не мог. Так что пусть даже Скотинками нас обзывают, а нам от

этого ни холодно ни жарко. Нам — идти вперед. Преград для нас не существует. И не будет

никогда. Не так ли, Оленка?

— Так, так, Поликарп! — как из пулемета, татакнула Оленка.

Долго мы тогда гуляли по городу, ходили по улицам, не раз оказывались в тупиках,

возвращались назад, попадали на заросшие пустыри, преодолевали какие-то лощинки с

таившимися вонючими болотами, пока не вышли к речке. Я знал, что наш город стоит на речке,

искал ее до этого, но так и не попал на берег. Видимо, и Поликарп с Оленкой были здесь

впервые, так как девочка победно воскликнула и округлила и без того круглые, как у совенка,

глаза, а Поликарп довольно крякнул, переложил палку под мышку и сверкнул на нас пылающим

взглядом.

Светилось в нем большое удовлетворение и радость.

Оленка уже раскрыла было ротик, чтобы затарахтеть о чем-то своем, но Поликарп опередил:

— Вот чудо природы! Водная преграда, Дунай! Настоящий Дунай!

Оленка с интересом спросила:

— Ты и на Дунае бывал, Поликарп? Ишь ты, а молчишь.

— Где мы только не бывали, Оленка, какие только миры не видели. «Під Перекопом ворога

били і на Карпатах бували». А вот Дуная не видел. Чего не видел, того не видел, что было, то

было, чего нет, того нет…

— Тогда при чем тут Дунай? Это же совсем не Дунай…

Поликарп будто застыдился, склонил голову.

— Да это как-то вырвалось. Наверное, из песни…

— Из какой?

— А вот из какой.

Поликарп откашлялся, поднял голову, впился взором в гладь спокойной, как совесть

чистейшего человека, речки и сильным, приятным баритоном затянул:

Ой, піду я до Дунаю,

Стану-гляну, подумаю:

Чи мені втопиться,

Чи з коника впасти-вбиться,

Чи назад воротиться?

Я так и замер, слушая песню. Слышал ее где-то, а когда, и не помню, но она не произвела

на меня никакого впечатления. Теперь, вполголоса спетая на берегу тихой речки этим

удивительным великаном, она показалась мне чем-то необычным, перевернула мне душу,

погнала откуда-то от самого сердца к глазам слезы, мне хотелось слушать ее и слушать, а

Поликарп с глубокой грустью повторил припев и, словно застеснявшись, начал оправдываться:

— В детстве услышал эту песню, мама пела, вот она мне и перешла в наследство, всю жизнь

размышляю… «Чи назад воротиться…»

Видно, пришлась по душе песня и Оленке.

— Спой еще, — попросила она.

— В другой раз…

— Когда это будет…

— Когда будет настроение, Оленка.

— Ты же говорил, что настроение мы должны сами себе создавать.

— Только не для песни. Песня без настроения все равно что путешествие без цели.

Прислушивался я к каждому слову Поликарпа, присматривался к каждому движению,

всматривался в каждую черточку его лица, которое как-то вмиг изменялось, через минуту-другую

становилось совсем не похоже на то, каким оно было только что, и неведомая, магнетическая

сила влекла меня к нему. Невольно завидовал Оленке — сумела же, пакостная девчонка,

выбрать себе отца. Это же чудо, а не человек, это же — кремень, это — сказка…

Давно, очень давно была эта прогулка, утонула она где-то в сказочно-неправдоподобном

моем детстве, все забылось из того незначительного, будничного, что было моей

повседневностью, а это обычно-необычное не забылось. Прищурю глаза, мыслью перенесусь в те

времена, вызову в памяти далекое, зримое — и встает перед взором и девочка с глазами-

бусинками, непоседливая, живая, как само живое серебро, и чудо-великан с сучковатой палкой в

руках, меднолобый и исклеванный оспой, подобно тому, как время исклевывает самый крепкий

металл и камень, слышится мне его густой, чрезвычайно мелодичный голос и песня давняя, уже

забытая новыми поколениями людей, — «Ой піду я до Дунаю», — задумчиво-жалобная, грустно-

мечтательная, исполненная глубокого человеческого горя и проблеска неясной надежды…

Шел я рядом с Поликарпом, прислушивался к каждому его слову, и казалось мне, что с

каждой минутой я становился другим, не тем, каким был. Он расспрашивал о нашей учебе, я,

безусловно, помалкивал, а Оленка ротик не закрывала, взахлеб рассказывала о том, что мы

изучаем, и как нас обучают, и кто как слушает, кто как успевает.

— Счастливый вы народ, братцы, — с завистью вздыхал Поликарп. — Все науки проходите,

все такое жизненное и необходимое вам преподают. Не то что в наше время. Только переступил