Красная роса (сборник)

порог класса — сразу же: «Боже, царя храни…» Не охранил ни бог, ни черт…

— Послушай-ка, Поликарп, а ты царя видел? — вдруг ожила Оленка.

— Видел гидру паршивую, — как-то глухо и неохотно прогудел Поликарп.

— А гидра — это что? — спросила Оленка.

— Гидра — это как Змей Горыныч.

— А-а, — догадалась Оленка, — с тремя головами… А у царя их сколько?

— Чего?

— Ну, голов же, чего еще…

— Одна у него была. Одна, да и та паршивая. Круглая и рыжеволосая, усики еще под

носиком… щеточкой. Но не в этом сила, дело в том, что одна голова, да и та пустая…

— Почему пустая? Как это видно?

— Не государственная голова. Курей пасти с такой головой, а он — царь.

— Вот дурак! — засмеялась Оленка. — С дурной головой — и не за свое дело. Ну, а люди…

люди куда смотрели?

— Поэтому смотрели-смотрели, молились-молились за него богу да и дали коленкой под

мягкое место.

Оленка задергалась, даже ручонками коротенькие полы своей курточки сжала — так

смеялась. Я тоже представил себе эту яркую картину, когда Поликарп своим четырехугольным

сапожищем поддает под мягкое место царю, и не расхохотался, а просто загрохотал на всю

улицу — смеялся так, как никогда в жизни.

Отсмеявшись, Оленка заметила:

— Вот так царь! А расскажи, как ты с ним встречался.

Поликарп хмыкнул себе под нос, видимо, какое-то мгновение раздумывал, с чего начать,

улыбнулся и сразу стал как маленький, как школьник из нашего пятого «Б».

— Да его же носило повсюду с императорской инспекцией. Ну, прибыл и в Киев. Трескотни

было — из пушек палят, колокола звонят, тилиликают, по улице манифестация движется. «Боже,

царя храни» не утихает. Вся знать вырядилась в серебро-злато, кричит да радуется,

верноподданствует. По церквям шастал император, в казармы заходил, в дворянское собрание,

ну и по училищам, безусловно. А я жил с матерью при гимназии. Она там уборщицей была,

каморка ей под ступеньками черного хода отведена. Приходит однажды мама и хвалится: царь

соизволят проведать гимназию. Так что, мол, сиди под ступеньками, замри, как таракан, и чтобы

духу твоего не было, а главное, чтобы харю твою никто не увидел… А как известно, после оспы

лицо мое стало похожим на решето, да еще и выкрашенное медным купоросом…

— Тоже мне, не могли своевременно прививку сделать, — вздохнула Оленка.

Поликарп не отреагировал на это исполненное гуманных побуждений замечание.

— Царь сдержал слово — пришел во двор нашей гимназии, а я не выдержал, не усидел в

своем закутке, ну и встретились с царем с глазу на глаз…

— Ты смотри! — торжествовала Оленка. — И ты ему что? Коленкой?

— Не спеши, Олена. Я же тогда был еще несознательный. И — верноподданный. «Боже,

царя храни» напевал. Поэтому прошмыгнул мимо людей, никто на меня никакого внимания, все в

царя гляделки уставили, оказался я в ряду с гимназистами, а царь, как полководец Скобелев, по

фронту прохаживается, в глаза гимназистам смотрит. Ну и на меня глянул. Взглянул, да так,

словно его в нос ударило, даже назад отпрянул, передернуло его, и мне показалось, что царь

икнул… как икают все смертные. Поднял глаза к небу, не захотел дальше шагать по фронту,

свернул в сторону. А на меня сразу же было обращено внимание, кто-то схватил за плечо, кто-то

за руку. «У-у, мурло, — шипят, — с такой харей пред глаза его императорского!.. А откуда взялся

этот Квазимодо?»

— А что такое Квазимодо? — вспыхнула Оленка.

— Герой из романа Виктора Гюго. «Красавец» такой, на него все собаки три дня лаяли,

когда встречали на улице. Ну, вот таким я, видимо, и показался батюшке всея Руси и прочая…

— Ну, и что дальше?

— А что? Вызвали маму: «Как посмела своего Гайавату пред царские очи выставлять?»

Мама, конечно, в плач: «Простите, ваше благородие, не выставляла, самого нечистая сила

вынесла». Не помогло: «Нам в заведении не нужны уборщицы, которые своими делами вносят

диссонанс в воспитательный процесс. Вон!» Мама, как и любая мама, сурово спросила с меня: не

только на лице от оспы стала медной моя кожа, а и на спине и ниже покрылась густыми

полосами. Но что из того? Только и всего, что царя собственными глазами видел… Ну, я ему

потом припомнил, я его отблагодарил в Октябрьскую…

— Ты его снова видел?

— Я его не видел. Он меня увидел. В полном моем гневе и во всей решительности. Бог его

хранил, а я его столкнул, как чучело, с самого трона…

— А как ты его? Ой, как интересно!

— Ну, это образность, — уклонился от детализации Поликарп. — Вот будете изучать в школе

этот предмет, тогда будете знать, что такое образность. Не я же один его выкурил из царских

покоев, а все, вместе взятые, то есть революционные массы, народ. А мы с вами, каждый

отдельно взятый, и есть частица народа, а все вместе — непобедимая сила, та сила, которая, как

буря, сбрасывает и царей, и королей, и всякую гидру контрреволюции.

Оленка победно, даже задиристо посмотрела мне в глаза.

— Понял, Деревянная пуговица? Дошло?