Красная Страна

– Димбик, вы невежественная скотина! – Коска повернул один из стульев, поставил напротив Трясучки и покачал пальцем перед багровым лицом капитана. – Надеюсь, это будет вам уроком. Никогда не отнимайте яйца у человека с металлическим глазом.

Сворбрек записал этот афоризм, несмотря на его ограниченную сферу применения. Димбик попытался заговорить, возможно, представить свое мнение, но Трясучка чуть сильнее надавил костяшками пальцев и ножом на его горло, и капитану пришлось с бульканьем замолчать.

– Это твой друг? – проворчал северянин, хмуро глядя на Димбика.

Коска напыщенно пожал плечами.

– Димбик? Он небесполезен, но вряд ли могу сказать, что он достойнейший в Отряде.

***

Капитану Димбику трудно было выразить своё несогласие из-за кулака северянина, столь сильно сдавившего его горло, что он едва мог дышать, но всё же он был не согласен до глубины души. В Отряде он один хоть сколько-нибудь заботился о дисциплине, достоинстве, или надлежащем поведении, и посмотрите, чем это для него закончилось. Его душит варвар в рыгаловке в какой-то глуши.

И хуже того – по крайней мере, не лучше, – его командир, по всей видимости, готов беззаботно болтать с его противником.

– Но каковы шансы? – спрашивал Коска. – Столкнуться снова через столько лет, за столько сотен миль от тех мест, где мы впервые встретились. Балагур, как думаешь, сколько миль?

Балагур пожал плечами.

– Не хотел бы гадать.

– Я думал, ты вернулся на Север.

– Вернулся. А потом пришёл сюда. – Очевидно, Трясучка не любил приукрашивать факты.

– Зачем?

– Ищу девятипалого человека.

Коска пожал плечами.

– Ты мог бы отрезать палец Димбику и прекратить поиски.

Димбик зафыркал и изогнулся, запутавшись в своей перевязи, а Трясучка вонзил кончик ножа ему в шею, заставив снова беспомощно прижаться к столу.

– Я ищу конкретного девятипалого, – донёсся его скрипучий голос без намёка на волнение. – Слышал, он может быть здесь. У Чёрного Кальдера есть к нему счёт. Поэтому и у меня тоже.

– Мало ты в Стирии насмотрелся, как сводят счёты? Месть вредит делам. И душе, а, Темпл?

– Так говорят, – сказал юрист, которого Димбик видел лишь краем глаза. Как же Димбик ненавидел этого человека! Всегда соглашается, всегда подтверждает, всегда делает вид, будто знает, как лучше, но не говорит, как.

– Оставлю души священникам, – донёсся голос Трясучки, – а дела торговцам. Вот сведение счётов я понимаю. Блядь! – Димбик хныкнул, ожидая конца. Раздался звон, вилка северянина упала на стол, яичница свалилась на пол.

– Возможно, двумя руками тебе было бы легче. – Коска махнул наёмникам у стен. – Господа, вы свободны. Трясучка старый друг, и никто не причинит ему вреда. – Разнообразные луки, клинки и дубинки понемногу опустились. – Не мог бы ты теперь освободить капитана Димбика? Ведь один умрёт, и остальные не успокоятся. Как утята.

– В утятах боевого духа больше, чем в этом сброде, – сказал Трясучка.

– Они наёмники. Сражение – это последнее, что у них на уме. Почему бы тебе не присоединиться? Это было бы как в старые добрые времена. Товарищество, смех, волнение!

– Яд, предательство, жадность? Я понял, что лучше работаю один. – Давление на шею Димбика внезапно ослабло. Закашлявшись, он пытался сделать вдох, когда его подняли за воротник и швырнули, и он, закрутившись, полетел через комнату. Беспомощно дёрнув ногами, Димбик врезался в одного из своих ребят, и они вместе свалились на стол.

– Я дам тебе знать, если натолкнусь на любого девятипалого человека, – сказал Коска, сверкнув желтеющими зубами, и, упираясь руками в колени, поднялся на ноги.

– Дай. – Трясучка спокойно перехватил нож, который только что едва не прервал жизнь Димбика, и начал резать им мясо. – И закрой дверь, когда будешь выходить.

Димбик, тяжело дыша, медленно встал, зажав одной рукой царапину на горле, и свирепо посмотрел на Трясучку. Как ему хотелось убить это животное. Или, по крайней мере, отдать приказ убить его. Но Коска сказал, что никто не причинит ему вреда, а Коска, к добру или худу – хотя скорее к худу, – был его командиром. В отличие от остального сброда, Димбик был солдатом. Он серьёзно воспринимал такие вещи, как уважение, повиновение и устав. Даже если больше никто не воспринимал. Особенно поэтому. Он вернул измятую перевязь на место, чувствуя отвращение оттого, что потёртый шёлк испачкался в яичнице. Какой прекрасной была когда-то эта перевязь. Никто не знает. Как же он скучал по армии. По настоящей армии, а не этой извращённой пародии на военную жизнь.

В Отряде он был достойнейшим, а его презирали. Давали минимальную власть, самые худшие задания, самую жалкую долю добычи. Он выправил свой обветшалый мундир, достал расчёску и причесался, затем широким шагом покинул сцену своего позора и вышел на улицу с самым подтянутым видом, на какой только был способен.

Как он полагал, в приюте безумных нормальный человек будет выглядеть психом.

***