Суфин чуял запах дыма в воздухе. Запах наводил его на воспоминания о других битвах, случившихся много лет назад. О битвах, в которых необходимо было сражаться. Или так сейчас казалось. От сражений за свою страну он перешёл к сражениям за друзей, потом за свою жизнь, за деньги на выживание, за… за что бы он теперь не сражался.
Люди, которые пытались свалить сторожевую башню, бросили это дело и теперь мрачно сидели возле неё, передавая друг другу бутылку. Инквизитор Лорсен стоял рядом с ещё более мрачным видом.
– Ваше дело с торговцем закончено? – спросил Коска, спускаясь по ступеням постоялого дома.
– Закончено, – отрезал Лорсен.
– И что открылось?
– Он умер.
Пауза.
– Жизнь – это море печалей.
– Некоторые не могут выдержать суровый допрос.
– Я бы сказал, пороки сердца, вызванные моральным разложением.
– Итог тот же, – сказал инквизитор. – У нас есть список наставника с перечнем поселений. Следующее – Лоббери, затем Аверсток. Собирайте Отряд, генерал.
Коска нахмурил брови. Это было самое сильное беспокойство, что Суфин увидел на его лице за день.
– Можем мы, по крайней мере, остаться на ночь? Отдохнуть, насладиться гостеприимством местных…
– Новости о нашем прибытии не должны достигнуть повстанцев. Праведные не задерживаются. – Лорсен умудрился сказать это без тени иронии.
Коска надул щеки.
– Праведные трудятся без устали, да?
Суфин почувствовал опустошительную беспомощность. Внезапно он так устал, что с трудом мог поднять руки. Если бы только поблизости оказался хоть один праведный человек – но здесь один только Суфин был хоть в какой-то мере похож на праведника. Достойнейший в Отряде. Он не гордился этим. У лучшего опарыша в помойке нашлось бы больше оснований для гордости. Суфин был здесь единственным, у кого ещё оставались крохи совести. За исключением Темпла, пожалуй, но тот всё своё время пытался уверить себя и окружающих, что совести у него нет совсем. Суфин наблюдал за ним. Темпл стоял чуть позади Коски, немного ссутулившись, словно прятался, его пальцы откручивали пуговицы рубашки. Человек, который мог стать кем угодно, старался быть никем. Но посреди всего этого безрассудства и разрушения вряд ли стоило обращать внимание на то, как один человек впустую тратит свой потенциал. Может, Джубаир прав? Может, Бог – мстительный убийца, который наслаждается разрушением? В тот момент сложно было доказать обратное.
Здоровенный северянин, стоявший на крыльце перед «Домом Тёлок Стафера», наблюдал, как они садились на лошадей. Огромные кулаки сжимали поручни, и полуденное солнце сверкало на мёртвом металлическом шаре его глаза.
– Как вы это опишете? – спрашивал Темпл.
Сворбрек с карандашом в руке хмуро посмотрел в записную книжку, а потом тщательно закрыл её.
– Возможно, придётся навести глянец на этот эпизод.
Суфин фыркнул.
– Надеюсь, глянца вы привезли с собой немало.
Хотя, следовало признать, Отряд Милосердной Руки проявил в этот день необыкновенную сдержанность. Они покидали Сквердил, лишь немного жалуясь на скудность добычи. Голое тело торговца повесили на сторожевой башне, и табличка на шее провозглашала его участь уроком для повстанцев Ближней Страны. Суфин не знал услышат ли этот урок повстанцы, и что они могли бы из него извлечь, даже если бы услышали. Рядом с торговцем висели ещё два человека.
– Кем они были? – спросил Темпл, хмуро оглядываясь назад.
– Кажется, молодого застрелили, когда он убегал. Не уверен насчёт другого.
Темпл скривился, дёрнулся и потеребил потёртый рукав.
– И что мы можем поделать?
– Только следовать за своей совестью.
Темпл зло обернулся на него.
– Для наёмника ты слишком много говоришь о совести!
– К чему переживать – если только твоя совесть тебя не гложет?
– Насколько мне известно, ты всё ещё берёшь деньги Коски!
– Если я перестану, то перестанешь ли ты?
Темпл открыл рот, затем бесшумно закрыл и мрачно уставился на горизонт, теребя рукав, снова и снова.
Суфин вздохнул.
– Видит Бог, я никогда не утверждал, что я хороший человек. – Вдалеке подожгли пару домов, и он смотрел, как в небо поднимаются столбы дыма. – Всего лишь достойнейший в Отряде.
У Всех Есть Прошлое
Пошёл сильный дождь. Он заливал колеи от колёс и глубокие следы от сапог и копыт, пока они не превратились в сплошное болото. Ещё немного, и главную улицу можно было бы называть рекой. Дождь накрыл город серым занавесом, редкие фонари тускнели, словно в тумане, а в сотнях тысяч луж призрачно плясали оранжевые отблески. Дождь грязными потоками лился с крыш из водосточных труб, и с крыш без водостоков, и с полей шляпы промокшего насквозь Ягнёнка, который молча сутулился на сидении фургона. Дождь маленькими каплями стекал по вывеске, висевшей на деревянной арке, сколоченной из корявых досок. Вывеска гласила, что эти жалкие останки города называются Аверсток. Дождь впитывался в заляпанные грязью шкуры волов – Кальдер теперь сильно хромал на заднюю ногу, и Скейл шёл немногим лучше. Дождь падал на лошадей, привязанных к перилам перед лачугой, притворявшейся таверной. Шкуры трёх несчастных лошадей почернели от влаги.