Красная строка. Коллективный сборник №2

Первым здороваюсь за руку с Витей Катькиным. Он почтительно привстаёт. Мы с ним одногодки. Вместе стартовали со стихами, гоняли на семинары, жили в одном номере, выпили не один ящик водки. В 90-х ездили торговать книгами в Москву, раскладывали на газете в подземном переходе – и народ покупал. Золотые были времена!

Недавно рассказы Катькина напечатали в толстом литературном журнале. Не в меру завистливый поэт Николай Голубев поинтересовался, как это ему удалось? И сам вслух ответил: «Наверно, по блату». Поддатый Катькин, обидевшись, возьми и ляпни, что, мол, твои, Коля, стихи там даже по блату не возьмут. Что тут было! Прямо, как у Дмитрия Кедрина в «Кофейне»: «У поэтов есть такой обычай – В круг сойдясь, оплёвывать друг друга».

Голубев раздобыл юношеские стихи Катькина и сочинил на них злобную пародию. Да еще, как мне признался Катькин, написал на него заявление в прокуратуру, что тот имеет незаконно установленный во дворе гараж. Голубева лучше не трогать. Среди пишущей публики трудно найти человека, с кем бы Голубев не поскандалил. И били его за это не раз, и в суд за клевету подавали, но горбатого могила исправит.

Лет десять назад Николай по собственной инициативе опубликовал на мою книгу хвалебную рецензию, мне даже неловко стало. А через неделю притащил написанное, якобы, мною интервью с ним на десяти листах:

– Завизируй!

– Дай хоть прочитать!

– А чего тут читать?! – позеленел Голубев. – Интервью в завтрашнем номере газеты стоит. Подпиши!

– Чего ж тогда визировать, раз уже стоит?

Николай обиделся, словно я у него женщину отбил и накатал на меня телегу, что, торгуя своими книгами, я уклоняюсь от налогов. А потом в течение года рассказывал про меня разные небылицы – барон Мюнхгаузен отдыхает.

Эх, Коля, Коля! «Не делай зла – вернётся бумерангом!» – писал Омар Хайям. Персидский поэт оказался прав. Голубев заболел, и словно почувствовав веяние приближающейся вечности, решил перед всеми покаяться. Затащил меня в кафе, заказал триста граммов коньяку, апельсиновый сок и два беляша. Сам к коньяку не притронулся, пил только сок, но при этом подсунул мне бумагу, что я к нему не имею претензий и не держу обиды:

– Подпиши!

Я подписал.

Мы снова стали здороваться за руку.

Рука у Николая холодная, как у мертвеца, зато у Володи Чуркина горячая и хваткая, к ней всегда деньги липнут. Где деньги – там и Володя Чуркин. Где Володя Чуркин – там и деньги. Он с молодости шёл в гору. Редактор отдела, директор издательства, главный редактор, генеральный директор. Непревзойденный мастер компиляции, Чуркин всегда принимал в подарок книги начинающих авторов, но не для того, чтобы пополнить книжную полку, а в поисках свежих метафор и не заезженных рифм. Все эти находки он смело вставлял в свои вирши. И при этом успевал учить молодёжь писать стихи, устраивал мастер-классы, мотался по литературным фестивалям. Любил подарки и застолья. А кто этого не любит? Даже Аркадий Александрович Базилевич, наш заслуженный работник культуры, гордо шагающий к восьмидесятилетнему юбилею. Обладатель полного собрания своих сочинений в пяти томах, Базилевич всерьез подсел на награды. На выходном костюме иконостас общественных медалей, из-за которых младшие школьники принимают Базилевича за участника войны. Ждёт – не дождётся пенсионер от мэрии звания Почетного гражданина. В «Энциклопедию лучших людей России» Базилевич уже попал. Понятно, что не бесплатно.

Присмотревшись, замечаю за книжными стеллажами молодежь. Лауреат и дипломант литературных конкурсов Миша Седов, как обычно, в чёрном джемпере и потёртых джинсах, шепчется с Валей Борисовой, гордостью писательской организации, девушкой яркой и талантливой. Кворум собрался – можно бы и начинать. Не хватает, правда, ещё одного стихотворца – Васи Боброва, нашего хулиганствующего ортодокса. У него что ни стих, то ненормативная лексика. На задней обложке его единственного поэтического сборника красуется предостережение: «Книга содержит нецензурную брань»! С ним всё ясно – в очередном запое товарищ. На последнем застолье он уже в середине вечера рухнул на пол. Увидев, как крепкий с виду мужик тихо, словно мартовский снег с крыши, сполз под стол, Валя Борисова закричала: «Василий Дмитриевич умер!» и стала вызывать «скорую».

– Не дождётесь! – подал голос «умерший».

Словно в замедленной съемке Василий повернулся на бок, встал колени и, ухватившись за стул, поднялся во весь свой двухметровый рост.

Пугливо озираясь по сторонам, в читальном зале появился Дроздов, в старомодном костюме с вузовским ромбиком на лацкане пиджака. Следом за ним, чуть ли не вприпрыжку влетел Севастьянов.

– Валерий Сергеевич, надо пошептаться, – ухватил меня за руку председатель.

– Слушаю.

– Народ считает, что Дроздов не созрел для пополнения писательской организации, – прощебетал он мне на ухо.

– Это кто же?

– Неважно.

– Зачем тогда пригласили на собрание?

– Пригласили – и пригласили. Но я умоляю вас, Валерий Сергеевич, не хвалите Дроздова, а то подумает, что действительно написал что-то гениальное! – Севастьянов дружески похлопал меня по плечу. – Лады?