Как известно, май переменчив. Что же тогда говорить об апреле? Тёплый вечер с запахом почек и ожившей земли сменился холодным утром. Нахохлились едва проклюнувшиеся листочки, сжались под порывами ветра прохожие. Небо покрылось серым, ненастным. У входа на кладбище пусто. Лишь несколько торговцев раскладывали разноцветное, искусственное, слишком яркое. Фред подошёл к прилавку, за которым стояла женщина, показавшаяся ему приветливее других. Одновременно с ним, уверенной походкой власти, к ней направился милиционер. Чем ближе он приближался к цветочнице, тем суровее становилось его непроницаемо-безразличное лицо. Сказал что-то тихо, указывая рукой на разложенный товар, потом со странной злостью смахнул его на асфальт. Бросил на прощанье:
– Ты меня поняла? Что б больше я тебя здесь не видел!
Женщина, как показалось Фреду, излишне покорно и поспешно, без возмущения, даже не бросив взгляд в сторону удалявшегося блюстителя, согнулась и стала подбирать своё богатство, складывать его в коробку. Фред, проев милиционеру затылок, наклонился и, отнимая цветы у ветра, время от времени, передавая небесные незабудки и пламенные розы, поглядывал на женщину. Иногда они соприкасались рукавами.
– У меня лицензия закончилась, а новую не дают. Говорят, лимит закончился. Придётся через перекупщиков продавать. А те копейки дают. Грязные не возьмут, испачкались. Она вытирала кончиками покрасневших и озябших пальцев, налипшую к лепесткам грязь. Говорила тихо и будто не Фреду, а себе…
Сегодня, встретив радостный взгляд Лиды, Фред опешил. Он ожидал вопросов, упрёков. А она, уронив цветок, прильнула. Неожиданно для себя, робко, как юноша, он прижал её к себе. Тут же, по привычному сценарию, сброшенный халатик, обвитые вокруг его шеи руки… «Ничего, – уговаривал себя Фред, удивляясь Лиде, любящей сегодня горячее обычного – это же последний раз». Пальцы привычно лелеяли её грудь, ощущая мягкую послушность, но вдруг что-то незнакомо-твёрдое перекатилось, собралось орешком и оттолкнувшись, уплыло куда-то. «Знает ли она?» – испуганно вздрогнул, чуть ли не отшатнулся.
Потом премило болтали на кухоньке, на которой и вдвоём-то не разойтись. Фред робел, глядя на зажигающиеся в доме напротив огни, которых становилось всё больше. А Лида, раскрасневшаяся, радостная, то подливала чай, то, громче обычного повторяла уже известные ему подробности прошлой, не с ним, жизни. Об отце, который оставил после себя столько картин, что раньше, сдавая по одной в месяц, могла жить совсем безбедно, даже в Италии побывала, что теперь художников больше, чем людей, вот и ей пришлось уйти из театра, а за искусственные цветы, которые охотно берут на продажу, платят дороже, чем за живопись, но тоже копейки.
– Знаешь, мне вчера полторы тысячи за пальму дали. Месяц не разгибалась. Взяли с удовольствием. Вот, даже «рафаэлло» купила. А пирожки печь не стала. Не знала, когда ты придёшь. Вдруг засохнут.
Ворковала так, ворковала и вдруг зарделась, что та бумажка, которая в её руках превращалась в благоуханный цветок, и сказала вполголоса, счастливо глядя в прячущиеся глаза Фреда:
– А у нас ребёночек будет. Уже три месяца.
Неожиданно, так некстати, подал голос мобильник: «Высоко поднимем мы кубок веселья…» Полез в карман, вспотевшие пальцы никак не могли выключить телефон, продолжавший ликовать устами, наслажденьем, уже добрался до «счастья миг златой, его тяжка утрата» и только, когда Лида, отвернувшись, включила воду и стала водить губкой по раковине, стирая невидимые миру изъяны, прервал свои трели.
– Извини, – сказала она, оборачиваясь, – я знаю. Мне Дима рассказал, что ты в последнее время увлёкся оперой. Какой же он молодец! Не забывает. Так высоко взлетел, а товарищей помнит. Он меня тоже приглашал недавно, когда приезжал на гастроли, а я вот с пальмой застряла. Ты почему телефон выключил? Я бы тоже пошла.
– Да не в этом дело. Сейчас не до него. Потом. Потом я тебе всё объясню.
Фред сорвался с места и, забыв куртку, выскочил из квартиры.
Нина Шамарина
Чужеродная