Вот и теперь, хотя Инка не ответила, Нюта ловко укутала дочь в кулёк, стягивая ноги, распрямляя и увязывая руки, вытянутые по швам. И когда Инка стала похожа на белое бревно и с трудом могла пошевелиться, Нюта, проворно выхватив из большого кармана фартука скотч, поспешно стала закручивать его поверх одеяла. Хорошо, что она всегда оставляет у скотча удобный хвостик, не пришлось ковыряться. Инка, ещё не понимая, вскрикнула: «Мама!» и попыталась вытащить руки. Но Нюта, прижав одеяло коленкой на груди Инки, оторвала предусмотрительно наклеенный в том же кармане кусок пластыря и заклеила им Инкин рот. Нюта не хотела смотреть Инке в глаза, но постоянно натыкалась на них взглядом. Зрачки стали огромными, как лаз в подпол, слёзы неряшливо скатывались к ушам. Нюта чуть не дала слабину, в глубине её сознания чужой голос спросил: «Что ты делаешь?!» Но вовремя спохватилась: «Ничего, полежит чуток, может, заснёт. Для её же пользы».
Отвратительно трещал раскручиваемый скотч, и скоро рулон закончился. Инка, шумно дыша, уже не плакала, понимала, наверное, что только себе во вред: нос заложит от слёз. Бросив пустой рулон на полу, Нюта споро вышла, дверь келейки закрыла на ключ.
Едва успела умыться и скинуть фартук, как он и приехал.
Вечер получился волшебным, всё было так, как хотелось Нюте. Мерцали в темноте его глаза, кажущиеся тёмными на белом лице.
– Женишься, женишься на мне?
Вот-вот его полураскрытые губы, из которых вырывается частое дыхание, ответят: «Да. Да!»
Как вдруг сдавленный вой – неясно человека или животного – раздался над головой. Он остановился, прислушался. Вой повторился снова.
– Это что, твоя чужеродная орёт? Мож, что случилось?
Он поспешно вскочил, стал нашаривать брошенные на пол брюки.
– Ничего с ней не случилось, – Нюта хватала его за руки. – Не ходи, я сама.
Заперла её, чтоб не мешала.
– А вопит почему, как будто из бочки? Где заперла? В шкафу что ли?
– В келейке. Скотч, – нехотя призналась Нюта.
Взглянув на Нюту диким взглядом, он бросился вверх по лестнице.
– Ненормальная! – орал он так, что вся деревня, наверное, слышала.
Нюта, едва поспевая, бежала за ним:
– Ты же сам, ты же сам говорил «мешает», «не женюсь, пока чужеродную отцу не отдашь…»
Слёзы застилали Нюте глаза. Он, повернув ключ, торчащий из замка, рывком распахнул дверь. В жидком свете, сочащемся из окна, Нюта разглядела на полу возле кровати белый кулёк, в котором, как рыба без воды, билось большое и упругое. Инка, свалившаяся ничком с кровати, извиваясь всем телом и воя, пыталась перевернуться.
Одним прыжком оказавшись у кровати, он перевернул кулёк и взревел:
– Свет включи!
Нюта дрожащей рукой не сразу нашарила выключатель, а он, резко содрав пластырь с губ Инки, стал выпрастывать её из одеяла. Ни слова не сказав и оттолкнув Нюту, стоявшую у двери, ринулся вниз и быстро вернулся обратно с ножом в руке.
Нюта упала ему в ноги.
– Ты же сам, ты же сам! – исступлённо кричала она. – Ты же говорил – женился б, если не чужеродная!
Нюта ощущала, как рушится мир, забрасывая её обломками.
– Ты меня не приплетай! Садистка! Одно дело – отцу сплавить, другое – связать! Убить готова? Ты! Родную дочь из-за мужика! Не хотел я жениться. Бредятина, чушь!
Он наклонился к Инке, как совсем недавно и так недостижимо давно, пока мир ещё был целым, склонялся над Нютой.
– Ты как? В больницу тебя отвезти? Я сейчас полицию вызову, мамашу твою чокнутую в психушку сдадим, а потом отвезу, лады?
Инка молчала, с присвистом втягивая воздух сквозь полуоткрытые израненные губы, и лишь поводила головой из стороны в сторону.
– Не надо… Не надо в психушку, с трудом проговорила она. – Мама хорошая, только… только слабая очень.
– А-а-а! Обе ненормальные! Делайте, что хотите! С меня довольно! Я сюда больше ни ногой!
Он скатился по лестнице; оглушительно хлопнула входная дверь, взревел мотор машины. Больше Нюта ничего не видела и не слышала. От той мысли, что он никогда, никогда не приедет, что-то лопнуло в её голове, рассыпавшись на тысячи мелких колючих осколков.
Михаил Фадеев