Красная строка. Сборник 3

Так помнил ее Володя. Володька, как прозвали его в армии. Отслужил, как полагается. Вернулся. Да прямо к гробу. Умерла Елизавета. Двух дней не дождалась. Он плакал так, как не плакал с детства, как не плакал в армии, при самых сложных обстоятельствах, когда били, когда не спал, когда до крови в руках чистил ванну картошки тупым ножом после отбоя.

Теперь на службе неизменная тетка Рая подошла к нему, утиравшему слезы рукавом бушлата:

– А ты, милок, поди поисповедуйся, причастись. Бабушке лучшего подарка и не нужно.

Он давно не причащался. Всю армию. Два с лишним года. Он пошел, как сказала тетка. Стоял, исповедовался и рыдал, как дитя, и по любимой бабушке, и от всех армейских тягот. Тяготы и обиды, казалось, обретали словесную форму, ложились в ухо старенькому священнику, и он все понимал и покрывал епитрахилью.

Шел шестьдесят пятый год. Четыре года как вновь, второй раз за век, закрыли лавру. Ходить в церковь, приобщаться к таинствам считалось дикостью. А он теперь стал ходить снова, как в детстве, каждые выходные и все торжественные службы. Провалил экзамены в институт – плохо подготовился после армии. Занимался, чтобы поступить на следующий год, и ходил в храм. Пожилой священник относился к нему как к совсем уже родному. Так мало было молодых прихожан.

– Ты вот что, брат, в семинарию бы тебе. И точка.

Раздумывать долго Володя не стал. Бросил зубрить алгебру с физикой, а больше стал учить русский и писать сочинения.

Киевская Лавра и семинария были закрыты.

Московский вокзал поражал множеством перронов и людей, толкотней и неразберихой. С вокзала на вокзал и доехал. В Загорске день сменился вечером, сизые тени от серых лип, длинная их аллея, овраг с источником и чудный вид всегда золотых с голубым куполов. Такие купола и благолепие Володя видел впервые. Мощи Сергия, акафист ему, который он и сам читал последние полгода каждый день. Все было впервые, и сердце так сильно стучало, что кровь била в виски.

Богословских знаний как таковых почти не было. Сочинение было написано без ошибок, но посредственно. Собеседование тоже явно не задалось. Набор был малым, и брали в основном детей духовенства. Володя понимал, что в следующем году приехать, скорее всего, не сможет. Родители и так смотрели на его выбор очень скептически. Ничего не сказали, но денег на дорогу дали.

– Что еще скажете по теме, молодой человек?

Была ни была!

– Может быть, у меня не хватает знаний. Но я очень хочу тут учиться.

Конечно, после драки кулаками не машут, но в день, когда должны были объявлять результаты, Володя проснулся в три ночи. Не спалось. Прочел утреннее правило, акафист Сергию Радонежскому, акафист Иоанну Богослову, и так… Молился, молился. Бабушку Елизавету вспоминал тоже.

И вот глаза бегут по строчкам списка. Вот она, фамилия. Зрачки увеличиваются, сердце останавливается и бьется снова. Сердце молодого семинариста.

Годы семинарии были полны трудов. Шли они медленно, но пролетели быстро. Освоено множество важных и нужных – как священнику, так и монаху – послушаний, навыков, знаний.

Перед каждым семинаристом к моменту окончания встает вопрос: жениться или в академию? Володя – парень видный, а невесты не нашлось. Богословских знаний теперь много, но и желания их приобретать еще больше. Значит, академия. И вот снова вокзалы, поезд, май в Киеве, каштаны, Крещатик, Храм и все тот же пожилой духовник.

Он просто обнял Володю, улыбнулся:

– Женись. И в имени твоем будут дети твои.

– Так не на ком, и документы в академию подал. Обещали взять. Мне интересно учиться.

– Женись, женись.

Документы в Загорске. Поезд Киев—Москва переполнен. В вагоне жарко и душно. Все окна были открыты, но, несмотря на это, рубашка от пота липнет к телу. Он переоделся в футболку. Приближался вечер, стало чуть прохладнее. Поезд ехал, и казалось, световые пятна летней ночи размазываются о края плацкартного окна.

Она ехала с подружками с экскурсионной поездки. Подружки, может, были даже эффектнее, а у нее длинная темная юбка, голубой платочек, лицо не накрашенное. Молодой семинарист, одетый в штатское, волей-неволей разглядывал ехавших в одном с ним плацкарте барышень. Они смеялись, переполненные дневными впечатлениями.

Вечером, когда подруги легли, она открыла молитвослов, старый, дореволюционный, в кожаном переплете.

Ее отец священник. В семье семеро детей. Соседи неприязненно смотрели на ее мать и говорили:

– Грязь, дети без пригляда, а она только по церквям их таскает и поклоны бьет.

Ее мать много молилась, а детям говорила, что это самое важное в жизни, а воспитание, образование, да и саму жизнь Господь устроит, раз уж дал ее.

Поезд прибывал в полдень. Утром Володя снова увидел молитвослов. С верхней полки долго глядел в лицо девушки, читавшей пасхальные часы.

* * *