Красная волчица

Димка вышел из дома, походил по ограде, вынес из амбара старую понягу, сделанную дедом из мореной ели. Лямки на ней уже потемнели, но доска еще была прочной.

— Пойдет. Ремни для лямок есть.

Достал отцовские лыжи. На них кое-где отклеился камус. «Дедушка Дормидонт поможет подклеить. А вот маме придется голицы делать».

В ограду вошла Ленка, увидела Димку, улыбнулась.

— Папка письмо прислал. На фронт поехал. Привет тебе.

— Спасибо. И мой отец тоже уехал на фронт.

Ленка села рядом с Димкой.

— Где они теперь, бедненькие?

— Где? На фронте, фашистов бьют.

Ленка помолчала.

— А ты надолго уходишь в тайгу?

— В начале марта вернемся.

— До марта я тебя не увижу, Дима, — придвинулась Ленка. — Возьми меня с собой? Стрелять я умею. Варить вам буду.

— Не выдумывай, Лена.

Охота. Это слово в воображении Димки рождало фантастические картины. Много страшных сказок он наслышался с самого детства от деда и бабки. Вот змей-полоз притаился на каменном выступе утеса и ждет свою жертву; а вот медведь-оборотень подкарауливает в ягодниках девушку и уводит к себе в берлогу; а это косматые лешии в непроглядной тьме выслеживают охотников и строят им разные козни. Димка вырос, но эти и многие другие сказки продолжали жить в его душе, отчего тайга представлялась полуреальным, полуволшебным миром. И в этот мир Димке предстояло сегодня ступить. Димка собирался на охоту. Он надел штаны, сшитые из бабушкиной клетчатой шали (сукно на этот раз для охотников не завезли). Неловко было Димке в этой одежке показываться людям, да что делать? Обулся в ичиги, телогрейку подпоясал патронташем, на котором висел и нож, прошелся по дому, посмотрел на штаны и с горечью сказал:

— Хоть в клоуны подавайся.

— В лесу-то тебе че, кто видит? Было бы тепло, — успокаивала его Семеновна. — Шерстяные носки я в куль положила. Как похолодает, так надевай.

Вошла Ятока. Она тоже была одета по-дорожному: шапка, унты из оленьего камуса до колен, куртка на пыжиковом меху, поверх куртки на тонком ремешке висели сумочка с тозовскими патронами и нож в берестяном чехле.

— Ведро положил? — спросила она Димку.

— Совсем забыл.

— Беда мне с тобой. В чем собакам еду варить будешь?

— Я сейчас.

Димка у порога взял ведро.

Несколько дней назад выпал снег, горы, реки и луга сияли снежной белизной. В ограде стояли две лошади, запряженные в сани. Дормидонт Захарович увязывал возы, ему помогали Андрейка и Вадим.

— Вот ведро еще надо привязать.

— Давай сюда, — протянул руку Дормидонт Захарович. В калитку вошли Серафим Антонович и Лариса. Лариса ехала ямщиком, чтобы обратно пригнать лошадей.

— Собрались? — подходя к возам, спросил Серафим Антонович.

— Все готово. — Дормидонт Захарович потрогал зачем-то возы.

Серафим Антонович окинул критическим взглядом парней: в охотничьей одежде они были взрослей и серьезней.

— Не балуйтесь там с ружьями.

— Что мы — маленькие? — за всех ответил Вадим.

Из дома вышли Семеновна и Ятока.

— Собак на поводки возьмите, — наказывал Дормидонт Захарович, — А то где-нибудь за деревней подхватят сохатого, а потом потеряют вас. Дорогой отпустите.

Дормидонт Захарович с Ларисой отвязали лошадей и стали выводить их из ограды. К Димке подошла Семеновна.

— Ты уж осторожней будь. Далеко от зимовья не ходи. Воду холодную из ключей не пей, а то горло застудишь.

— Ладно, бабушка. Сама не болей здесь.

Семеновна перекрестила внука:

— С богом.

За оградой Андрейка взял у деда вожжи. И маленький охотничий обоз двинулся вдоль деревни. Димка с собаками на поводах шел за второй лошадью. Поравнялись с домом Степана. Димка на крыльце увидел Ленку. Она махнула рукой, улыбнулась, но улыбка у нее получилась грустная. Димка поднял руку, кивнул.

Семеновна стояла за калиткой на угоре и смотрела вслед уходящему обозу. Ей вспомнилась молодость. Выдали ее замуж, а через месяц провожала она своего Захарушку в тайгу. В сенях украдкой он поцеловал ее и шепнул: «Любушка ты моя». Потом до глухой зимы ждала его, смотрела на заснеженные горы. Вернулся он с охоты в конце января, в самые лютые морозы. Достал из мешка черную соболью шкурку: «Это тебе на шапку». И завидовали ей бабы, когда она в праздники наряжалась в соболью шапку.

Обоз скрылся в лесу. Семеновна вздохнула и пошла в дом. В доме пусто. Глянула на стену: возле дверей на гвоздике висел шарфик из беличьих хвостов. Забыл Димка.

Вошла тетя Глаша. Семеновна ей навстречу с шарфиком в руке:

— Вот беда-то. Дима шарф забыл. Замерзнет парень.

— Ятока что-нибудь придумает.

— А ты что не пришла проводить-то?

— Валентине Петровне Поморовой помогала Вовку собирать. Совсем еще ребенок. Ружье-то больше его. Какой из него охотник?

— С кем он пошел-то?

— С Яшкой Ушканом и Гришей, сыном Максима Круглова.

— Яшка-то Ушкан, говорят, нечистый на руку.

— Вся у них семейка такая. Отец-то, Мирон Тимофеевич, на людей нс смотрит, будто боится, а мать все жалуется на бедность. А у самих, говорят, тайные лабазы в лесу и с мясом, и с пушниной.

— Бог с ними. На век все равно нс запасутся — Семеновна потерла поясницу.

— Пойдем почаюем. У меня самовар еще горячий.

Пошли они в куть. Семеновна налила чай в чашки.

— Тебе с молоком?