Красные блокноты Кристины

Иногда даже хочется подойти к пианино, проверить – выйдет ли спеть хотя бы что-нибудь? Хотя бы легкое, в пределах октавы, чтобы точно выдержать, испугаться и не сорваться. Но тогда можно заглушить ту музыку, что не замолкает в телефоне.

Ничего нельзя делать.

Только вслушиваться.

Я жизнь люблю и умереть боюсь.

Я жизнь люблю и…

Почему вальс не заканчивается? Сколько еще вальса?

Ваш номер в очереди –

три.

Кристина слышит, но не понимает уже, что такое три – близко ли, далёко ли, низко ли, высоко ли: а что такое три? Означает ли, что скоро мне станет лучше, что пройдет голова, горечь во рту, вот это горячее во всем теле?

Два.

Один.

А потом короткие гудки.

Кристина не поверила. Слушала-слушала, как вальс замолк, пропал. Почему короткие?

Она сверила телефоны – да-да, это регистратура городской больницы номер 4, больше нет никаких номеров.

И тогда Кристина говорит – самой себе, не убирая телефона от уха, – я жизнь люблю, и у меня высокая температура, и я пью и пью горячую воду и противовирусные, но уже не могу.

Утром у Кристины падает температура, и она даже может спеть несколько нот.

Начало романса.

Ее музыка пахнет кипятком, травяным лекарством от горла, старой постелью.

Пневмония

Мой косметолог рассказывает: раз на дежурстве в интернатуре нужно было поставить подключичный катетер какому-то мужику в лихорадке, он в боксе лежал, грязный, мокрый, ничей, никто его не знал, не подходил. И хотя это врачебная манипуляция, но учиться-то когда-то нужно. Пошла, боялась немного, а он неадекватный, мечется – такое огромное, неповоротливое тело. Поставила с горем пополам, ничего. А так рука дрогнет – эмболия легочной артерии, и привет. Может, он и умер потом, тот мужик. Микоплазма в легких. Но до сих пор собой немного горжусь, что вошла в тот бокс. Он плевался еще, кашлял. Вот так.

И я подумала – неужели и в больнице нужно быть непременно чьим-то, себе не принадлежать; иначе умрешь в боксе, бесправный, безвестный?

Может, он папа чей-то был, тот мужик.

Подумаешь, мокрый.

Это с кем угодно может произойти.

Она маленьким шпателем накладывает на мое лицо омолаживающую и осветляющую маску – надеюсь, что скоро себя другую увижу.

Новогиреево

Они ждут поезда в центр в семь утра – скученно, слаженно, подходят так близко к платформе, что, кажется, кого-то может ударить зеркало, в которое смотрит машинист, когда закрывает на станции двери. Однажды он не заметил женщину. Закричали кругом, принялись дверь разжимать, тогда увидел, открыл. Женщина ничего, поехала тем же поездом, потому что сзади напирали, опаздывали на работу.

Я хочу быть девушкой, работающей в кафе официанткой.

Я хочу быть мужчиной, работающим в адвокатском бюро.

Я хочу быть женщиной, везущей ребенка к платному врачу на другой конец Москвы.

Я хочу, чтобы была такая тяжесть за глазными яблоками, как будто занимаешься чем-то важным и нужным.

Я здесь единственная из центра, и мое дело необязательное – все видят, и стыдно.

Тяжелый чехол с фотоаппаратом и двумя объективами больно оттягивает плечо, и на выходе уже ждет заказчица – скинула мне вчера фотографии из лесопарка какой-то девушки в пышном арендном платье, написала хочу так же. Хорошо, я осторожно ответила, давайте я скину вам контакты хорошего проката платьев. Еще нужен визажист – или у вас свой?

Да ладно, она набрала, меня подружка накрасит.

Сейчас замерзнет, будет через каждые пять минут пуховик на плечи набрасывать, отхлебывать из термоса. И подружка накрасит плохо, грязно – или не накрасит вовсе, не встанет рано.

А я термос не взяла, потому что тогда совсем тяжело будет, а мне сказали, чтобы еще как минимум месяц ничего такого не поднимала.

Молочница

Первый курьер привозит лекарство от молочницы, завернутое в коричневую бумагу, в которую обычно в дорогих цветочных магазинах упаковывают розы. Поняли ли они в аптеке, что нужно вот так в непрозрачном нести, не в пакете, – или у них так всегда? Курьер ничего не видел, не смотрел с жалостью. Хотя мужчины не знают, что такое молочница. Скажешь – так каждый второй подумает, что это болезнь в груди, молочная.

Может быть, показалось. Может быть, ничего и не начнется.

Я ставлю лекарство на холодильник, не открываю, не читаю инструкцию. У меня много такого, что купила на всякий случай, – они портятся в аптечке, у всего сроки годности тихо выходят, но выкидывать жалко. Всякий раз думаю – заболею, тогда и понадобится. И только от молочницы не было ничего.

Второй курьер привозит готовую еду. Надрываю защитную пленку на упаковке с гречневой лапшой, ставлю в микроволновку. Плюс тридцать секунд. Еще плюс тридцать секунд. Макароны плавают в растительном масле, и первую минуту вкусно, а дальше почему-то нет. Долго пытаюсь отмыть вилку, долго ищу ей место.