Красные блокноты Кристины

– А вроде и нет, – бабка посмотрела странно, но они уже поднялись выше, а там и до четвертого этажа рукой подать. Все-таки нужно было на лифте, хотя там и запах стоит, не выветривается. Там бездомный жил. Та же бабка – Нина, вспомнила – прогнала его со своего шестого, он и поехал вниз. Но сразу не вышел, какое-то время жил в лифте, пока мужики не шуганули. Она видела из подъезда, как он идет, глубоко увязая в сугробах.

Дома она положила Сонечку на диван и стала рассматривать. Футболку убрала, в сторону откинула, всю в слизи. Слизь, наверное, от взгляда соседки появилась, неоткуда больше. Слизь черноватая, захолодевшая на площадке.

Она отошла на шаг и всмотрелась.

Обычная, розовая, но только если повернешься и посмотришь как бы самым краешком глаз, на грани того, что уже исчезает, уходит картинка, – и вроде бы на самом деле видно, что что-то не так, но не игрушка, конечно, не жаба.

Но только девочка больше не плакала совсем.

Она думала завернуть в простыню, ведь пеленают же младенцев, но увидела, что ручки-ножки уже длинненькие, что скоро ходить сможет. Посадила, спустила ножки с дивана, сказала – иди. Но Сонечка поболтала-поболтала ногами и не пошла. Тогда Анна взяла ее на руки – девочка не перестала болтать ногами и больно ударила ее под ребро – и принесла на кухню.

– Что ты ешь, милая? – спросила Анна, посадив дочку за стол. Стул уже не был таким высоким, хотя несколько минут назад она была уверена, что Сонечка уткнется в клеенку подбородком. И выставила сладкие йогурты, орехи в сахаре, положила сдобное печенье на тарелку с золотистой каемкой, груши нарезала, но Соня ничего не брала, от всего лицо отворачивала.

– Ну что еще достать, – Анна стояла перед открытым холодильником, но там все те же йогурты – сама только ими питалась уже полгода, редко-редко варила сосиски или макароны от неохоты и усталости. В йогуртах же все – быстро, белок, молочное, кальций, полезное.

Громко заурчал у Сони живот – как у собаки, как у взрослого человека. И Анна вспомнила, что давным-давно купила замороженный фарш и кинула в морозилку, забыла, и хотя он там, может, разложился уже – хотя как мог на морозе, – но все равно следует предложить девочке, вдруг она его ждала.

И точно – Соня разорвала ногтями полиэтиленовую пленку, стала заталкивать в рот куски ледяного фарша.

– Дай погрею, – сказала Анна и протянула руку.

Соня зарычала.

Через полчаса Анна звонила маме в другой город. Мама через три гудка взяла трубку, будто затаилась там, ждала внучку.

– Ну что, – сказала, – ты была у врача? Наверное, фиброаденома. Фиброаденома же, так? Или они сразу не могут сказать?

– Нет, не она.

Мама сразу заголосила, запричитала, что и не в кого, и слишком рано, и что же ты себя не берегла, нервничала и без мужика столько лет, нужно было остаться с Русланом, нормальный же был, а ты только вечно плохое в людях выискиваешь. Пахло у него изо рта, подумаешь. Потерпела бы, ничего страшного не происходило, все пахнут, от всех пахнет.

– Мам, ладно тебе, это не рак.

– А что тогда? Ох, хорошо-то как – с другой стороны, откуда у тебя раку взяться? Возраст не тот. Хотя вон у Катерины, тети моей, в двадцать восемь лет было, и она…

– Ладно, хватит, мам.

– Я про тетю Катю наверняка уже миллион раз рассказывала, да?

– Рассказывала.

Анна вспомнила эти разговоры про тетю Катю – тогда еще, в том городе. В двадцать восемь лет умерла от рака груди. Лечили, не лечили – все без толку, потому как поздно заметила. А что она думала – неужели никогда не смотрела на себя в зеркало? Вон Анна про Сонечку сразу поняла – это не рак, это что-то.

– А с тобой что?

– Ничего. Но только я не знаю, чем ее кормить.

– Ее?

– Да, ее. Мам, не притворяйся, что не понимаешь.

– Так ты что же мне не сказала? Ты что же… как это сказать… ребенка из приюта взяла?

(А почему ты не спрашиваешь – ты что же, ребенка родила? Как будто знаешь, что я не могу родить, хотя никогда не говорила. Никогда. Как не говорила, что Руслан из-за этого ушел. А запах был, да, мерзкий белково-кислый запах изо рта, такой, что поцеловать нельзя. Они и не целовались, хотя он все шутил – ты же знаешь, что от этого дети не появляются? А ведь знал, он-то знал, все знал.)

– Не брала я никакого ребенка, это Сонечка, мама. Она теперь на диване спит.

Мама долго молчала, дышала в трубку.

– Анют, может, тебе к другому доктору пойти? Пойми, что в этом ничего стыдного нет, а просто ты устала, перенапряглась… о Руслане, наверное, думаешь, о том, как у вас не получилось. Расстроилась, что не родила до тридцати пяти, а ведь в этом ничего такого, сейчас, говорят, и в сорок женщины первого рожают, медицина-то на месте не стоит, может, и Катю бы сейчас спасли, кто знает… А? Как ты думаешь?

– Может, и спасли бы. Да. Никак я не думаю. Я думаю, что в сорок – это поздно.

– Да нет, я про доктора.

– Мам, я в порядке. Серьезно, в порядке. Они там грудь щупали и датчиком водили. Так что все хорошо.

– Ну и что – датчиком, когда я тебе совсем про другое.

– А я про другое не хочу. Пока, мам.

– Пока…

И мама замолчала в другом городе, а Анна повесила трубку.