Красные блокноты Кристины

Чувствовать руки, он думает, не восстает, кивает. Ну иди. Устройся на любую работу по объявлению, на самую неквалифицированную. Что там обычно делают? Листовки у метро раздают? Почему обязательно сюда, почему ко мне? Чтобы еще сильнее глаза друг другу намозолить – и без того ведь видимся вечерами. Достали уже, а хоть здесь покой.

Как так – достали? Ты не говорил.

Слезы застыли, не потекли.

Не о том скорблю. Сейчас совсем все равно, что он говорит. И глаза некрасивые, а раньше были.

Не знаю, куда тебе еще идти.

И она позвонила, и она сказала, притворилась сильной, оделась нарочно непривычно – в джинсы и самую простую черную футболку, хотя в жизни не терпела черного, всегда выбирала из висящих на вешалке белое и красное, другое пропускала.

Вадим смотрит: ты тяжести-то поднимать сможешь? Не скажешь потом, что ребенка из-за этого родить не сможешь, как вы все говорите? Женщинам запретил бы вовсе в таких местах работать. Вот что ты тут будешь делать?

Видите?

Она показывает руки, а там ногти нарочно обломанные, с потеками-остатками красного лака. Это ты что с собой сделала, он еще спросил, почему нельзя было просто смыть, просто сделать аккуратно и незаметно, без дурацкой рисовки?

И Вадим смотрит на обломанные ногти, медленно кивает. Хорошо, считай, что принята. Ты не пьешь же? Это смеется так. Знает, что пьет, конечно, но только изредка, не так, чтобы не проснуться утром. Хотя она иногда представляла, что не просыпается, – что тогда?

Первого марта – первый рабочий день, белесые таблетки побаливают в горле. Она в черной толстовке, молния слишком близко подступает к горлу, тошнит.

Тошнит?..

Она посчитала, потом не смогла посчитать.

Неделя, две?..

И всякий раз, возвращаясь домой с работы, хочет купить тест, но один раз аптека оказывается закрытой, в другую ей и самой не хочется заходить из-за слишком яркого и неестественного света, который почти наверняка лишит сна. И на фонари-то старалась не смотреть, а тут – дневные лампы, прозрачные плафоны.

Ну так что?

Сколько недель?

Просто нервы. Поэтому пропали, не может быть иначе.

Может, эти чешуйки как-то прошли, затекли через горло?

Но от чешуек разве может быть?

Читала, слышала от женщин, что все может быть, что нужно всегда быть аккуратной и внимательной, потому что мужчине все равно, потому что не он будет с тобой, а ты будешь всегда с собой, и будешь болеть, и будешь кровить, и будешь кричать, и немигающие лампы вокруг операционного гинекологического кресла посмотрят в твои глаза.

Ну так что, говорит он, как работа? И что с твоим лицом?

А это просто темно там, так тени легли.

Тени легли и остались.

Ветер вышел, оставив впечатление.

Тошнит.

От света, от темноты.

И тогда она наклоняется и поднимает сразу всю пачку, штук двадцать, наверное, она так и не приноровилась запомнить, но почему-то поднимать очень легко, точно в руках появилась злая особая сила. И наверх подняла, и не сразу положила на тележку, а задержала с собой, возле себя в воздухе.

И вдруг ветер закончился, а началась боль.

Она выплевывает лизоцим на бетонный пол, на котором еще недавно сидела, отдыхала.

Не о том скорблю.

А о чем?

Рыбьи чешуйки проросли внутри, чем-то сделались.

А это чья кровь на полу?

Это моя?..

Боль внизу живота вспыхнула остро, залила все, всю, голос и память.

И вот уже Вадим бежит, и еще кто-то бежит, а она – опрокинутая на пол, неправильная и перевернутая, вокруг белое и кровавое, бело-красно-белое.

Так лежали рядом с нерожденным ребенком, неслышно баюкая друг друга.

Она спит

Сны

На вопрос врача о самочувствии утром моя соседка отвечает – хорошо, даже сон снился. Какой сон, спрашивает врач; она не помнит – просто, говорит, сон. До того нам совсем ничего не снилось, ни капельки. Это значило, что мы выздоравливаем, что мы уже не так сосредоточены на этом своем; а другая соседка даже впервые съела положенную ей порцию каши, уже и без того словно для ребенка.

Пули

bad_diаna в чате

join now

Кажется, так выглядит со стороны.

Я сама никогда не смотрела.

Нет, вру – один раз пялилась двадцать минут на томную бабу в кружевном белье цвета шампань, так она даже трусы не сняла. А я-то хотела понять, когда нужно, ну то есть если ты сидишь дольше двадцати минут – непременно ли надо снимать? Так и не поняла. Вообще да. Никто не станет долго смотреть, если не снимешь трусы.

На самой всегда – хлопковое белье с рисунком, потому как играю школьницу. Ну, типа, всем ясно, что мне больше восемнадцати, иначе быстро бы, мигом прилетело по первое число. Будто бы. Самой про себя фантазировать всякое приятно, а иногда вообще пофиг. Хлопковое так хлопковое, сорок второго размера. Или даже сорокового. Кости такие. Конституция. Когда в восьмом классе впервые повели всех девчонок из класса к детскому гинекологу, то смотрели не на кресле, а на кушетке, просили колени развести: унизительно, но не страшно. И тогда врач, нависнув надо мной, заправив за воротничок халата обесцвеченный тонюсенький хвостик, сказала: «Как ты рожать будешь с такими бедрами?»