Красные часы

– Очень мило с твоей стороны, но у меня и правда другие планы.

– А, должна же я была спросить.

– М-м-м.

– Ну и вот, – она прокашливается.

– Ага.

– Нужно как-нибудь еще вместе кофе выпить.

Тишина.

– Да, неплохо бы, – наконец говорит он.

* * *

блинчатый

глетчерный

годовалый

губчатый

зернистый

игольчатый

молодой

паковый

припайный

прошлогодний

слоеный

тертый

Жизнеописательница

Вываливает на отца плохие новости побыстрее, по дороге в школу. Он не скрывает разочарования.

– Опять на Рождество придется одному сидеть?

– Прости, папа. Каникулы такие короткие, а лететь до тебя целый день…

– Не надо было мне переезжать.

– Но ты же ненавидел Миннесоту.

– Лучше уж метель каждый день, чем эта влажная преисподняя.

Складочка над тазовой костью как будто чуть припухла. И даже немножечко болит – не так, как при месячных, но похоже. С инсеминации прошла почти неделя, через восемь дней жизнеописательница сдаст анализ на ХГЧ. Может, это симптомы? Может, яйцеклетка прижилась? А зародыш укрепился на стенке? И растет себе? Какие у него хромосомы – ХХ или XY?

– Я тебя когда-нибудь в своей жизни еще увижу? – спрашивает отец.

Сам не полетит – из-за спины. Если бы она попросила, прислал бы ей денег на билет, но у него лишних тоже нет. У папы очень маленький фиксированный доход.

«Может, денег я тебе и не оставлю, зато сможешь продать мою коллекцию монет. Она несколько тысяч стоит!» – так он любит повторять.

– Увидишь, пап.

– Ребенок, я волнуюсь.

– Не надо волноваться! Со мной все хорошо.

– Но кто знает, сколько мне еще осталось коптить?

На уроке истории в девятом мальчишки катают шарики из жеваной бумаги.

– Мисс, а в стародавние времена, когда вы были молодая, делали шарики из жеваной бумаги?

В одиннадцатом все с восторгом читают некий исследовательский проект на тему архаичных синонимов слова «пенис».

– Пестик! – вопит Эфраим, и жизнеописательница строго смотрит на него, но он не отводит взгляд.

Обычно у нее нет проблем с дисциплиной, и сегодняшний бедлам заставляет ее почувствовать себя неудачницей.

Но она же и есть неудачница. Она и ее матка – неудача за неудачей.

Эфраим:

– Шкурка!

Жизнеописательница:

– Друг мой, это всего-навсего означает «крайняя плоть».

Смешки. Улюлюканье. «Она сказала “крайняя плоть”».

Жизнеописательница и ее яичники – неудача за неудачей.

– Щекотун!

Но она же чувствует едва заметную боль. Как будто там что-то происходит. Может, все-таки не неудачница? Каждый день тысячи человеческих организмов делают это, почему же не получается у жизнеописательницы родом из Миннесоты, которая любит ходить в спортивных штанах?

– Нури, ты не могла бы накраситься после урока? – говорит она.

– Я не крашусь, а подкрашиваюсь.

Нури Визерс обожает книги о знаменитых убийцах, а уж как пишет гладко – жизнеописательнице такие сочинения еще никогда не попадались. Но ее тексты нужно прогонять через специальную программу и проверять на плагиат.

– Подкраситься тоже можно потом.

– Но у меня помада размазалась.

– Точно! – кричит Эфраим.

Ноги у него длинные, он вечно ерзает, считает себя неотразимым в этой своей винтажной фетровой шляпе. Этот мальчик идет по жизни без страха. Не будь он таким бесстрашным и смазливым и не играй так здорово в футбол, возможно, из него бы и выросло что-нибудь интересное. А так самое интересное в Эфраиме, насколько может судить жизнеописательница, это его имя.

Она тоже повышает голос:

– А вы когда-нибудь думали о том, сколько времени тратят девушки и женщины, страдая из-за своей внешности?

Кто-то нервно улыбается.

Она еще больше повышает голос:

– Сколько минут, часов, месяцев и даже лет их жизни проходят в мучениях? Сколько миллиардов долларов делают на этом корпорации?

Нури Визерс, разинув рот, ставит помаду на парту. Помада вытарчивает ярко-алым пальцем.

– Много миллиардов, мисс?

Эти дети, видимо, считают ее посмешищем.

В десятом она говорит:

– Вначале это был просто финансовый механизм: семья отца передавала деньги, землю и скот семье мужа, и все это прикреплялось к физическому телу дочери-невесты. В последние несколько веков экономическую составляющую обернули или даже укутали романтическим флером.

– Мисс, а вы замужем? – спрашивает Эш.

– Заткнись, – говорит кто-то.

– Нет.

– А почему? – не унимается Эш.

– Заткнись! – это Мэтти.

Наступает шуршащая тишина. Внезапно просыпаются даже спящие.

– Почему они умерли? – голос у Мэтти тихий.

– Ты про китов? – спрашивает, потирая плечо, сидящая за соседней партой Эш.

– Независимая исследовательница писала, что, возможно, у них повредились эхолокаторы. Иногда киты глохнут из-за громких сигналов подводных лодок.

Мэтти подпирает ладонями свою круглую луноликую мордашку.

– А папа говорит, это все ведьма виновата, – встревает сын местного героя-моряка. – Она приманила в Ньювилл пальцы мертвеца, и из-за них вода испортилась.

Поднимаются крики:

– Да, киты водорослями отравились!

– Это тупо.

– Но в сетки все чаще попадается дохлый хек…

– Тихо! – кричит жизнеописательница. – Может, твой папа просто пошутил?