Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор

В первые месяцы 1920 года в РККА зачислили наиболее дисциплинированную часть партизанских соединений, всех остальных решительно разоружили и распустили по домам, как, например, основное количество бойцов внушительных армий А. Д. Кравченко и Е. М. Мамонтова. Показателен конфуз с попыткой образовать крупное воинское формирование из повстанцев Енисейской губернии. Партизанский съезд минусинских партизан 23–24 января 1920 года в Красноярске отверг вхождение в РККА на общих основаниях, согласившись остаться только отдельной единицей со своим комсоставом[2560]. В связи с этим в телеграмме от 25 января И. Н. Смирнов как член РВС 5‐й армии сообщал Троцкому, что в Енисейской губернии существовала около года партизанская армия (17 тыс. человек, 100 пулеметов, 10 тыс. винтовок) с выборным командным составом, верным советской власти: «Распылять их по полкам считаю вредным, ибо [тогда] распространится партизанщина по Красной Армии. Считаю целесообразным развернуть их в дивизию по нашим штатам и ручаюсь, что дисциплинирую их и создам боевую [часть,] подобную чапаевской 25[-й дивизии]». Так 30 января 1920 года из партизанской рабоче-крестьянской армии Минусинского уезда начали образовывать Енисейскую стрелковую дивизию[2561] во главе с А. Д. Кравченко и ожидаемой численностью 13 тыс. бойцов.

Однако многие партизаны не торопились вливаться в ее состав, предпочитая заниматься грабежами и самосудами, а влившиеся вели себя аналогичным образом, что превратило Ачинский и другие районы в неуправляемую территорию[2562]. Ручательство Смирнова оказалось несостоятельным. Чекисты Особого отдела 5‐й армии собрали на Кравченко материал о его недовольстве комиссарами (открыто заявлял, что большевизм – это «гнойник на теле крестьян»), пьянстве, окружении себя «белогвардейцами» и тоске по своей жизни в Минусинске, где он являлся «вершителем судеб людских»[2563]. С определенным запозданием РВС 5‐й армии признал ошибочность своего решения о превращении огромной партизанской массы в регулярную часть, но затем действовал оперативно: 25 февраля 1920 года он приказал арестовать «товарищей» Кравченко, Щетинкина и армейский партизанский совет – за контрреволюционную агитацию, а также грабежи и насилие над местным населением «со стороны темных элементов, принимаемых в дивизию», насчитывавшую свыше 8 тыс. штыков. Командование приказало арестовывать белых, вошедших в дивизию, а кроме того, уголовников и «вообще темные элементы»[2564].

27 февраля Ачинск был занят надежными частями РККА, а на основании приказа РВС-5 от 2 марта дивизию официально расформировали. Щетинкин был сразу освобожден и активно содействовал роспуску дивизии, а Кравченко, обвинявшегося в натравливании партизан на коммунистов и крайнем анархизме, выпустили из тюрьмы чуть позже[2565]. Весь март 27-я дивизия занималась разоружением партизан и отбором боеспособной их части для зачисления в РККА[2566]. Но чекистские и партийные власти регионов отмечали разоружение и енисейских, и алтайских партизан как «грубое и неумелое», констатируя, что это обстоятельство вызвало в повстанческой среде сильное озлобление. Многие партизаны отказались сдавать винтовки и разошлись по домам вооруженными и крайне недовольными недоверчивым отношением коммунистов к ним, «победителям Колчака»[2567].

Эпизод с разоружением Енисейской дивизии сильно повлиял на военно-политическое руководство. По мнению чекистов и работников политотдела 5‐й армии, енисейские партизанские командиры готовы были поднять антибольшевистский мятеж. Некоторые следственные дела против партизан скорее имели целью дать острастку начальству мятежной вольницы, напомнить, кто хозяин положения. Например, 19 марта 1920 года коллегия Реввоентрибунала 5‐й армии ознакомилась с делом арестованного руководителя Минусинского уездного ревкома С. К. Сургуладзе, обвинявшегося в попытке присвоить часы и брошь. Занимая одновременно и должность казначея уревкома, т. е. отвечая за хранение денег и ценностей, Сургуладзе 10 марта, как сказано в деле, «при переноске денежной кассы из одного помещения в другое, взял и положил себе в карман часы и брошку только потому, что они не помещались в кассу, а также из опасения, чтобы их не утащили во время переноски кассы, что является вполне правдоподобным». Несмотря на сомнительность такого объяснения, судьи тут же постановили прекратить дело ввиду «полной недоказанности преступления»[2568]. То, что манипуляции с драгоценностями партизаны заметили и сразу донесли на Сургуладзе, было вообще характерно для атмосферы вокруг видных повстанцев. Не менее показательно и мгновенное рассмотрение дела армейским ревтрибуналом.