Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор

Высказанное в 1992 году В. И. Шишкиным осторожное предположение, что красный бандитизм унес в Сибири сотни людских жизней[2700], нуждается в радикальном увеличении цифры – на порядок и более. Архивы пестрят сведениями о повальных «красных расправах» во всех сибирских регионах, в том числе с участием чекистов. В декабре 1920 года главная алтайская газета цитировала обращение Сибревкома «Всему крестьянскому населению Сибири» от 9 октября[2701], где в связи с вовлечением тысяч крестьян и бывших партизан в антибольшевистские восстания восклицалось: «Сотни, если не тысячи, погибших крестьян, зверские расправы с честнейшими работниками, разоренные хозяйства, осиротелые семьи, пьянство, грабеж – вот чем опозорено имя славных партизан, которым прикрылись шайки восставших…»[2702] Между тем эти обвинения в полной мере можно было бы переадресовать тысячам красных бандитов региона.

В программной статье, открывавшей № 1 журнала Сибревкома в 1921 году, «сибирский Ленин» И. Н. Смирнов объяснял, «что гражданская война не окончилась, а приняла только новые формы». Требовалось, чтобы это понимал большевистский актив и, более того, чтобы это было доказано и «малосознательным слоям». Крайне жесткие действия по продразверстке совершались под лозунгом: «Мы должны взять все излишки, а потом пусть нас Сов[етская] власть судит»[2703]. Подобные лозунги, исходившие от главы Сибревкома, разжигали чувство вседозволенности, которая остро ощущалась сибирскими коммунистами, считавшими себя полными хозяевами завоеванной территории. Впрочем, власти и других регионов испытывали аналогичные чувства к населению: известно, что по всей стране даже после введения нэпа крестьян били и пороли за несдачу продналога. В июне 1922 года вышел № 4–5 знаменитого журнала «Экономист», сильно ощипанный цензурой. Например, в статье И. М. Кулишера «Наши финансы в 1918–1920 годах» вычеркнули «ссылку на циркуляр Наркомфина, запрещавший применять телесное наказание при взыскании налогов, что… имело место в некоторых губерниях»[2704].

Таким образом, помимо «упорядоченного» коммунистического террора, жизнь восточной окраины в первые годы власти коммунистов во многом определяли стихийные бессудные расправы на классовой почве, известные как красный бандитизм. Этот вид политического разбоя отмечался в стране повсюду[2705], но в Сибири и на Дальнем Востоке был развит особенно сильно и длился намного дольше. Фиксируя постоянные партизанские самосуды, газеты Приамурья сообщали в начале 1921 года, что «аресты, обыски, расстрелы и спускание под лед приняли массовый характер»[2706]. Криминальный характер коммунистической власти ярко отразился в специфическом явлении красного бандитизма, ставшем типичной чертой революционного и пореволюционного быта.

Десятки тысяч партизан и демобилизованных военных, привыкших к убийствам и грабежам, потерявших родных и друзей от рук колчаковцев, привнесли в общественную жизнь разнузданную мстительность. Порой она обрушивалась не только на «гадов», но и на представителей власти, пытавшихся сдержать «свой» бандитизм. В Сибири, где был острый дефицит партийно-советских и чекистских кадров, масса партизан в 1920–1921 годах оказалась в РКП(б), советских структурах, войсках ВОХР, ЧОН, милиции и органах ВЧК, превратив их в чрезвычайно криминализированные структуры. Таким образом, несмотря на окончание периода всевластия партизан в районах, захваченных ими после ухода белых, и установление большевистского режима, постоянные террористические атаки на тех, кого партизаны считали врагами, продолжились и некоторое время поддерживали в деревне (да и в ряде городов) обстановку гражданской войны.

По мнению современного исследователя, «…в 1920–1921 годах периферия в большинстве регионов была фактически вне уверенного контроля советских властей и находилась во власти банд – как уголовно-криминальных, политических, в их традиционном понимании, так и „банд“, контролировавшихся различного рода местными партийными, советскими и другими функционерами»[2707].

Среди многочисленных последних работ (сейчас можно говорить о настоящем всплеске интереса историков ряда регионов к красному бандитизму, правда слабо осмысляемому) мы, к сожалению, не найдем каких-либо новых подходов к оценке этого явления. Разве что М. И. Вторушин считает его неизбежным следствием большевистской политики, характерным для всей страны[2708]. Нет и попыток оценить демографический ущерб от этого явления, сконцентрировать внимание на заинтересованности верхов в истреблении и подавлении классовых противников руками «своих» бандитов.