Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор

В своем докладе Сибревкому начальник Сибмилиции И. С. Кондурушкин, описывая ситуацию на 1 января 1922 года, отмечал новую волну расправ: «На почве экономической необеспеченности, главным образом, на почве политической темноты, в милицейской среде в начале 1921 года развился красный бандитизм в форме организованных самосудов, расстрелов, в которых принимали участие партячейки сел и члены сельских Советов. Этими судами предполагалось искоренить контрреволюцию в лице возвращающихся на старые места колчаковцев»[2719]. На заседании Сиббюро ЦК партии 8 октября 1921 года Кондурушкин сообщил, что из 20 838 милиционеров бывшие партизаны составляют примерно 55%, переданные из РККА – 15% и добровольно поступившие – 30%. Крестьян было 85%, рабочих – 10%, интеллигенции – 5%. (Здесь следует отметить, что Сиббюро в том же октябре докладывало в ЦК партии, что прослойка партизан в милиции вдвое меньше и составляет от 20 до 30%; вероятно, это сознательная дезинформация[2720].)

Отметив, что за последнее время только зарегистрированная преступность в рядах самой милиции охватывает 10% личного состава[2721] (хотя в силу латентности преступлений в данной среде истинная цифра криминализации милиции не могла не быть намного выше), Кондурушкин заявил: «…состав милиции недисциплинированный, анархически настроенный и политически безграмотный». Полагавшийся милиции паек выдавался не полностью, что вынуждало «манкировать службой и идти на преступление»[2722]. Еще менее комплиментарным было мнение Кондурушкина о наиболее квалифицированной части милиции – работниках уголовного розыска: их он считал разложившейся «опасной бандой». Характерно, что современные исследователи отвергли эту оценку как эмоциональную и пристрастную[2723]. Но один только факт изгнания из милиции к январю 1922 года 1,4 тыс. человек с отдачей под суд за должностные преступления (в основном за нарушения законности, красный бандитизм и взяточничество)[2724] говорит не столько о принципиальности чистки правоохранительной системы, сколько о размахе опаснейшей преступности в ее рядах.

Цепь тех судебных процессов над руководителями органов угрозыска, которые прошли во всех губерниях Сибири в начале 20‐х годов, наглядно показывает тотальную криминализированность ведущей правоохранительной структуры. При этом следует учитывать огромную латентную преступность, поскольку слабый ведомственный контроль даже в сочетании с присмотром со стороны партии и ВЧК-ГПУ, конечно, не мог выявить всех преступников в милиции.

Логично, что красный бандитизм особенно процветал среди сотрудников ВЧК-ОГПУ, кстати официальных кураторов милицейских органов. Чекисты, имевшие официальные сверхполномочия для борьбы с врагами, повсеместно отличались в диких расправах. Благодаря расследованию деникинских властей сразу стали известны подробности бешеного террора со стороны украинских чрезвычаек весной–летом 1919 года[2725]. В сентябре 1919 года секретарь Ярославского губкома РКП(б) писал в ЦК: «Чекисты грабят и задерживают кого угодно. Зная, что они будут безнаказанными, они превратили местную ЧК в сплошной притон, куда приводят „буржуек“. Пьянствуют вовсю. Кокаин употребляется местным начальством»[2726].

Старый большевик П. Н. Лепешинский сообщал в центр о действиях в Туркестане видного чекиста (и старого большевика) Г. И. Бокия, политика которого состояла в том, чтобы «делать чик-чик» местному населению. В сентябре 1920 года один из соратников Бокия по Особому отделу Туркфронта похвалялся в письме: «В мое распоряжение дали недавно приехавших 10 шпионов из Крыма, пробиравшихся в Бухару, но от Особого Отдела не уйдешь. Я их поодиночке выводил во двор и мучил, острой палкой отрубал руки и ноги и в бешенстве кричал, что это за умирающих коммунистов. Продержал до 10 часов вечера, пока не уничтожил всех»[2727].

О распространенности смертоносной фальсификации дел открыто заявил Дзержинскому и коллегам в феврале 1920 года делегат Всероссийской конференции ВЧК Аркин: «…если просмотреть наши дела, то мы все пошли бы под суд, потому что в них не доказано[,] что такой-то преступник белогвардеец, а есть только постановление о расстреле»[2728]. В начале марта военный следователь Реввоентрибунала 5‐й армии писал из Красноярска члену РВС-5 Б. П. Позерну, что нередко единственным документом следственного дела является какой-нибудь неграмотный донос, а обвинитель либо выбыл, либо не оставил адреса. Чекистами арестовано немало явных контрреволюционеров и идейных солдат-добровольцев, но большинство дел против них отличается «ничтожным обвинительным материалом», что приводит к небольшим срокам заключения. При этом следователь уверял, что подпольные белые организации не только продолжают существование, но растут «и подготовляются опять же к новому восстанию»[2729].