Под Медведовской решалась судьба корниловцев: вырвутся из кольца железных дорог — будут живы, не всех примет степь, Впереди ждали рельсы, товарняк красных с мукой, патронами и снарядами — стало быть, возможность выстоять, не погибнуть.
— Господа, вперёд! С Богом! В штыки, господа!
И захлопали от красных выстрелы. Швырнули на землю самых резвых, подкрасили снег алым. Завыли раненые, полезли на карачках назад к станице.
— Был бы «максим» — вышерстили бы до единого, — говорил дядя Серёжа. — Куда им деваться? На выбор лупи. Шли в рост.
И хоть на выбор лупили, но шибко сыпала под уклон цепи белых. На одну обойму достало их бега и уже во весь рост рядом. И некогда вторую обойму вставить. Уже здесь: штыки вперёд тянут. А навстречу крики, вой:
— Бей белых гадов!
Мало, кто ушел из той цепи красных, почитай, единицы. Дядя Серёжа отвалялся среди убитых — прикладом саданули. Очнулся — застыл совсем, без сапог — сняли…
И, может быть, зацепились бы красные за пути, да от белых идут новые цепи: в рост на пули.
— Артиллерию вперёд! — распорядился сам Марков: худой, нервный подполковник — командир Корниловского полка. Первый в атаку поднимался, первый бежал — на лютой ненависти к красным жил: продали Россию мойши…
Выкатили пушку прямо к насыпи. Разобрали пути. Марков каждым выстрелом распоряжался, каждый снаряд на счету. Многие господа офицеры в атаку шли без винтовок: нянькали у груди снаряд. Марков и на паровоз первый вскочил. Машиниста — штыком в брюхо. Тот:
— Товарищи, товарищи!..
А ему в ответ «трёхэтажным»! И ну колоть всех в вагонах: и баб, и красноармейцев. Кого жалеть — это собачье отродье, немецких выкормышей?! И кто побежал в степь — спасся, коли не догнала пуля. И старый генерал Алексеев, дабы белые выстояли, не дрогнули, добыли патроны и снаряды, перерубили кольцо железных дорог, ушли в вольную степь — стоял под пулями, среди боя штыками, ножами, выстрелов.
И успел проскочить из кольца железных дорог белый обоз. Хватанули белые у красных трофеем хлеба, патроны, снаряди — и сгинули с обозом в степи.
А дядю Колю никто из Шмелёвых больше не видал. Та степь на час — другой осталась за белыми. А затем прикатили эшелоны красных, рванулись из теплушек в степь матросы и красные казаки, ан поздно…
Дядя Серёжа говорил, что искал много: и не было среди трупов юнкера Шмелёва.
— Да и мало ли было боёв, — рассуждал дядя Серёжа. — Гражданская только начиналась… А тиф?..
Распался, исчез дядя Коля — студент 3-го курса консерватории, скрипач-виртуоз. Никто не видел, не слышал, словно и не ходил по земле.
А какой день им светил тогда: голубой, высокий! И ветер — с запахом воды. Прозрачный, молодой ветер!..
И нет уже никого из Шмелёвых, кроме меня. Из всего большого рода Шмелёвых один я — и так везде…
Вымирает Русь…
На 1-й странице 5-го тома «Великого кризиса» Черчилля читаем:
«В начале (1-й мировой. —
Быстрая мобилизация русских армий и их стремительный натиск на Германию и Австрию были существенно необходимы для того, чтобы спасти Францию от уничтожения в первые же два месяца войны
. Да и после этого, несмотря на страшные поражения и невероятное количество убитых, Россия оставалась верным и могущественным союзником.В течение почти трёх лет она задерживала на своих фронтах больше половины всех неприятельских дивизий и в этой борьбе потеряла убитыми больше, нежели все прочие союзники, взятые вместе.
Победа Брусилова в 1916 году оказала важную услугу Франции и особенно Италии (из-за разгрома её армий под Капоретто. —
Однако после Бреста-Литовска Ленина Черчилль, походя, говорит о «дезертирстве России». Все громадные жертвы России в мировой войне преданы забвению, а в скором будущем будут оболганы и подвергнутся подтасовке.
Вообще мы считаем (нас на это выучили) Брест-Литовский договор ограблением России и в то же время спасением — началом мира.
«…3 марта (1918 года —
Брест-Литовский договор лишил Россию Польши, Литвы, Курляндии, Финляндии и Аландских островов, Эстляндии и Лифляндии, а на Кавказе — Карса, Ардагана и Батума.