Красные

Дзержинский вызвал его в тот же день. Он был хорошим психологом. После часового разговора он понял, что Богданов действительно не имеет отношения к тому, в чем его обвиняют. Он пообещал освободить Богданова «в пределах одной недели», разрешил ему свидания и позволил сказать жене о его скором освобождении. «Его искренность во мне не возбуждала и не возбуждает никаких сомнений», — отмечал Богданов в дневнике.

Но неделя прошла, а его не выпускали. Тогда он написал еще одно письмо Дзержинскому: «Вы, я думаю, могли убедиться, что я объективно никогда не был врагом Советской власти, что я не был им субъективно, Вам может сказать каждый из наших общих старых товарищей, имевших общение со мною за это время, — писал он. — Ввиду всего этого, позволяю себе напомнить Вам тот момент нашего разговора, который заключал в себе определенное обещание с Вашей стороны, связанное с недельным сроком. Пишу это заявление ровно через неделю по окончании разговора; дойдет до Вас оно, разумеется, позже.

Я, конечно, понимаю, что в Вашем выражении был оттенок приблизительности (даже, помнится, слово «около»), и заранее извиняюсь, если беспокою Вас напрасно; Вы поймете мою невольную настойчивость. Всякое слово человека, занимающего Ваше социальное положение, вещь серьезная, и, если что-нибудь изменилось, если явились новые моменты в моем деле, они должны быть мне предъявлены.

В этом я позволяю себе всецело полагаться на Вас».

Агранов передал ему ответ Дзержинского — надо подождать еще. 11 октября 1923 года начальник 12-го отделения Секретного отдела ГПУ Славатинский подписал постановление о том, что дальнейшее содержание Богданова под стражей «не вызывается условиями следствия» и что он постановил: «Гражданина] Богданова-Малиновского из-под стражи освободить, а дело следствием продолжать».

Под конец еще произошел такой эпизод: в ночь на 13 октября ему приказали собирать вещи, заявив, что он будет освобожден утром. И… забыли о нем. Волнуясь, Богданов прождал до пяти часов вечера, но никто за ним не приходил. С чем это было связано — так и осталось точно неизвестным. Богданов считал, что над ним на прощанье решили «устроить маленькое издевательство». Около пяти часов вечера его все же выпустили на свободу. Правда, через два дня Агранов вызвал его и принес извинения. «На мой взгляд, роль ГПУ в этом деле пассивная», — считал Богданов.

«Я вышел из тюрьмы больным, тогда как утром, несмотря на бессонную ночь, был совершенно здоров», — признавался он.

Богданов оказался на свободе, но кампания против него не прекращалась. Он и сам начал принимать меры «самозащиты», как он это объяснял. 6 ноября он направил протест в Президиум Социалистической академии на заметку в журнале «Под знаменем марксизма». Анонимный автор под псевдонимом «Материалист» называл его «оппортунистом теоретически и ренегатом политически», указывая, что «лично он никакого отношения к рабочему классу не имеет». 7 ноября 1923 года, в день 6-й годовщины Октябрьской революции, в письме известному советскому и партийному деятелю Евгению Преображенскому Богданов расценил выступления против него как «подготовку дальнейшей расправы». «Любой агент ГПУ… будет считать своим коммунистическим долгом арестовать меня под каким бы то ни было предлогом», — отмечал он.

«Мой арест, — писал Богданов, — явился всецело результатом более чем трехлетней литературно-политической травли, при которой я оставался с зажатым ртом. В этой именно травле мои, ясно и не раз высказанные мысли были искажены и извращены до такой степени, что стало возможным приписать мне наивно-ребяческие статьи «Рабочей правды», резко расходящиеся с результатами моего анализа социальных условий эпохи.

Огромного труда мне стоило разрушить трехлетнюю клевету — чем я только и добился освобождения. Сам Дзержинский, человек безупречно искренний, имел обо мне понятие, основанное всецело на этой травле. Его следователей мне удалось, по-видимому, убедить. Но работа клеветы от этого не прекратилась. Мне известно, что в провинции недавно делались доклады, в которых говорилось о моей «подпольной борьбе» против Советской власти. Уже после освобождения до меня доходят слухи о моих связях с анархо-синдикалистами, о моих нелегальных сношениях с эмиграцией, вплоть до каких-то отношений к польской контрразведке…»

Тринадцатого ноября и 19 декабря в «Правде» появляются статьи известного партийного публициста Емельяна Ярославского[63], в которых он резко критиковал «богдановщину» и приравнивал ее к оппортунизму и меньшевизму. 19 декабря Богданов написал в «Правду» «Открытое письмо Емельяну Ярославскому» с опровержением обвинений в его адрес. «Я прошу Вас напечатать прилагаемое письмо — прошу об этом формально, — отмечал он в записке в редакцию. — Я не так наивен, чтобы предполагать, что Вы исполните эту просьбу: опыт у меня достаточный. Но мое письмо — для суда истории. Я надеюсь, что для Верховного трибунала оно дойдет».