Красные

Кстати, 30 декабря в «Правде» появилось «Постановление ЦКК по делу группы Рабочая правда», подписанная тем же Ярославским как секретарем Партколлегии Центральной контрольной комиссии. Оно исключало из РКП(б) большинство членов «Коллектива «Рабочей правды». Руководители группы в это время сидели на Лубянке, откуда прислали заявление: «Не помилования мы просим. Взгляды коллектива «Р.П.» извращаются в печати самым возмутительным образом. Нас изображают как политическую контрреволюционную меньшевистскую организацию. Мы все в многочисленных показаниях и заявлениях на имя ЦК опровергали и протестовали против этого… Мы не можем признать такой суд. Нас будет судить революционное рабочее движение». За решеткой руководители «Рабочей правды» пробыли до осени 1924 года.

Уже после освобождения, в очередную годовщину Октября, 7 ноября 1923 года, Богданов писал Преображенскому: «Наша революция — хотя она не то, чем ее считали и чем даже до сих пор считают — есть во всяком случае Великая революция и этап мировой истории».

Для него факт оставался фактом — эта революция создала новое общество. Бросить его, совсем отойти в сторону и наблюдать, что с ним будет происходить? Это было как-то не в его характере. Хотя арест и кампания против него нанесли по Богданову тяжелый удар, он все же еще раз решил поступить так, как «марсианин, заброшенный на Землю»:

На поле тернистом работать упорно
Во имя далекого дня…

Вскоре он вернулся к экспериментам по внедрению в повседневную жизнь принципов «физиологического коллективизма».

Кровь и смерть

Двадцать первого января 1924 года в подмосковных Горках умер Ленин.

Тогда, в конце января, в Москве как раз ударили сорокаградусные морозы. Толпы народа медленно двигались к центру города, чтобы проститься с телом вождя, выставленным в Доме союзов, пытаясь по дороге согреться у огромных костров. Над Москвой висели свинцовые тучи, а по ее улицам гулял ледяной ветер, который трепал красные флаги с черными лентами и различные транспаранты. Например такие: «Могила Ленина — колыбель всего человечества!», «Обнажите головы перед гробом вождя рабочего класса!», «Со смертью Ленина человечество стало ниже на одну гениальную голову».

Газеты были заполнены траурными стихами как известных, так и неизвестных рабочих, крестьянских или красноармейских поэтов. В большинстве стихов, статей и очерков красной нитью проходила одна и та же мысль: «Нет, нет, не верим! Этого не может быть!»

Нет, не верим и верить не можем.
Слишком наша организована мощь, —
Что перед нами — смертельное ложе,
И на ложе том —
Наш любимейший вождь —

писал поэт-футурист, сподвижник Маяковского, Василий Каменский. А Московская ассоциация пролетарских писателей вообще откликнулась на смерть Ленина «коллективными» стихами:

Нет, не верим, не верим, не верим
В телефонный пронзительный крик:
Нет, не умер, не умер Ленин —
С хитрым взглядом лучистый старик.
Ну, хоть верь, все равно нам не верится
За заводским копченым кольцом,
Что не бьется у Ленина сердце,
Что лежит наш Ильич мертвецом.
Знаю, знаю, в гуле сражения
У машин и в полях у межи
Верю, имя товарища Ленина
Сотни тысяч веков будет жить.

Но пока, однако, приходилось верить. Мертвый Ленин, утопая в цветах и венках, лежал в Доме союзов. Его соратники, стоявшие в почетном карауле, с удивлением замечали, что ленинское лицо как будто помолодело. Но какой толк от этого омоложения после смерти! Вот если бы раньше, еще при жизни, можно было бы омолодить вождя…

Торжественное заседание Социалистической (с апреля 1924 года — Коммунистической) академии, состоявшееся 10 февраля, Богданов пропустил. Опасаясь, что его отсутствие может быть истолковано как «политическая демонстрация», он направил письмо с объяснениями члену Президиума Академии Давиду Рязанову[64]. «Заседание, посвященное памяти Ленина, который был моим первым и, в сущности, единственным учителем в политике, я ни при каких обстоятельствах не мог бы использовать для демонстрации отсутствия», — писал он. Причина же, по которой Богданов отсутствовал, состояла в том, что он «вынужден был находиться на операционном столе».

Тогда, около 10 февраля, состоялся первый эксперимент по переливанию крови (их называли «операциями»), Богданов объяснял, что «операция» прошла не совсем успешно и он ослабел от потери крови, поэтому несколько дней вообще не выходил из дома.