Красные

Десятого февраля 1909 года Зиновьев, Каменев и Таратута обвинили Богданова и Красина в клевете и растрате партийных средств. В июне на заседании расширенной редакции «Пролетария» в Париже Богданов сам обвинил ленинцев в «предательстве большевизма» и «переходе на позиции меньшевизма». Однако при голосовании он остался в меньшинстве. Богданова вывели из состава Большевистского центра. Красин написал заявление с протестом, в котором отмечал, что Богданов «удален без сколько-нибудь доказательной мотивировки». «Я констатирую, — писал он, — что в худшие времена господства меньшевиков в ЦК нашей партии не было случая столь беззастенчивого проведения политики вышибания по отношению к несогласно мыслящим».

В декабре 1909 года сторонники Богданова создали группу «Вперед», которая объявила себя носителем традиций большевизма и призвала к «реконструкции большевизма» во всей партии. Она просуществовала более двух лет. Но Красин уже практически не участвовал в ее работе. Он еще участвовал в попытках освободить или облегчить судьбу арестованного в Берлине боевика Камо, но постепенно все больше и больше отходил от революционной деятельности, да и вообще от политики. И в конце концов «выпал» из нее почти на десять лет, оказался «вне революционной игры», уйдя «в тень» второго своего любимого дела — профессии инженера. Тогда казалось, что в ней он останется уже навсегда.

Красин вспоминал, что вскоре после того, как он оказался в Берлине, ему пришлось задуматься о том, как кормить свою семью. Семья вскоре тоже переехала к нему. Это, с одной стороны, облегчало его эмигрантскую жизнь, а с другой — наоборот. Семья-то была большой — трое детей его гражданской жены от первых двух браков и трое их общих.

Многие, если не большинство русских эмигрантов, занимались за границей только своими партийно-революционными делами и литературной работой. Красин себе такого позволить не мог, да и потом, ему нравилось инженерное дело. Так что вскоре он устроился в компанию АЭГ, потом перешел в крупную электротехническую компанию «Сименс — Шуккерт». Платили ему мало — 250 марок в месяц (120 рублей по тогдашнему курсу), он подрабатывал, делая по ночам чертежи и переводы технической литературы. Напряженная работа начала сказываться на его здоровье. Он жаловался на боли в сердце. Врачи обнаружили у него и болезнь желудка. Но вскоре он снова смог войти в форму. В компании быстро оценили его профессиональные способности. В январе 1911 года Красину предложили стать коммерческим директором ее московского представительства, одновременно руководство компании обратилось в Департамент полиции в Петербурге с просьбой одобрить это назначение.

Однако ответа долго не было. Тогда и сам Красин написал письмо в русское МВД. Он утверждал, что у властей не должно иметься никаких препятствий к его возвращению в Россию. За него также хлопотали его мать и жена, которая специально приезжала в Петербург. В своем письме Красин, конечно, лукавил и рассказывал о себе далеко не все. Однако хлопоты увенчались успехом — несмотря на некоторые колебания, ему все же разрешили вернуться в Россию. Скорее всего, властям не хотелось осложнять отношения с таким крупным поставщиком электрооборудования, как «Сименс — Шуккерт». Впрочем, его сразу же взяли под негласный полицейский надзор. 16 ноября 1911 года в Департамент полиции поступило сообщение о том, что инженер Красин вернулся в Россию. Некоторое время он жил в Петербурге, затем, в апреле 1912 года, перебрался в Москву.

Дела в московском представительстве «Сименс — Шуккерт» шли более чем хорошо. Уже через несколько месяцев компания решила двинуть Красина вверх по карьерной лестнице — его назначили директором российского представительства фирмы, штаб-квартира которого находилась в Петербурге.

В 1913 году он с семьей переехал в столицу. Статус директора представительства «Сименс — Шуккерт» значил многое. Соответственно статусу вырос и уровень жизни Красиных. Они жили в Петербурге и снимали дачу в Куоккале, откуда он довольно часто ездил на работу на автомобиле. Такое в то время мог себе позволить далеко не каждый. Полиция не упускала его из виду, отслеживая в том числе и контакты с революционерами, которым он помогал устроиться. Однако агенты вполне справедливо отмечали в донесениях, что встречался с ними он как со старыми знакомыми и ни в каких делах, связанных с подпольной деятельностью, не участвовал.